– Разумеется, командир, – ответил Максимий после едва заметной заминки.
– А не пытался ли кто-либо из командиров отговорить тебя?
– Припоминаю, некое несогласие имело место. Но у меня не было времени разъяснять ситуацию каждому по отдельности. Кроме того, после того как старший центурион отдает приказ, все споры заканчиваются.
– Это верно, – кивнул Плавт и обратил свой взор к Макрону. – Переходим ко второму обвинению. Центурион Макрон, почему брод не был защищен должным образом до прибытия неприятеля?
Макрон оторвал взгляд от Максимия, постарался согнать с лица гневное выражение и шумно прочистил горло.
– Потому что этим занималось меньше людей, чем следовало, командир. И, кроме того, в разоренной крепости мы почти не нашли пригодных для работы инструментов – большую их часть сожгли налетчики. Поэтому, когда мы прибыли к броду, у нас не было ни инструментов, ни времени для того, чтобы вырыть ров и насыпать вал. Лучшее, что мы могли сделать, это соорудить из поваленных деревьев, ветвей и сучьев заграждение на острове да забить в речное дно на переправе заостренные колья. У нас и топоров-то почти не было, так что рубить деревья многим пришлось мечами.
– Звучит убедительно. Я согласен с тем, что у вас вряд ли была возможность защитить брод лучше. Но почему вы отступили до того, как к переправе подошла остальная когорта? Твой отряд понес тяжелые потери?
– Никак нет, командир.
– Вас обошли с флангов, угрожая окружением?
– Никак нет, командир.
– Так почему же вы прекратили обороняться и отошли? Очевидно, на то были веские основания?
Макрон выглядел удивленным.
– Да, разумеется, командир.
– Излагай.
– Во время второй атаки противнику удалось разрушить часть нашего заграждения, и он готовился нанести удар по нашим бойцам, оставшимся без прикрытия. При этом, командир, бритты собирались использовать тяжелую пехоту, построившуюся «черепахой». Увидев это, я понял, что удержать остров мы не сможем, и в такой ситуации разумнее отступить, соединиться с центурионом Максимием и попытаться удержать наш берег реки.
– «Черепаха»? – Плавт насмешливо улыбнулся. – Ты утверждаешь, что они построились «черепахой»?
– Так точно, командир. И сделали это достаточно умело.
– О, уверен, так оно и было, центурион. Настолько умело, что сумели обратить тебя в бегство.
– Я не бежал, командир, – резко возразил Макрон. – Никогда не бегал и не побегу.
– А что же ты в таком случае сделал?
– Кажется, в наставлениях такой маневр именуется «отступлением с боем».
– Хм… мы об этом подумаем… – Командующий Плавт бросил взгляд на свои заметки. – А пока перейдем к последнему пункту. Центурион Максимий, готов ли ты утверждать, что твои бойцы защищали берег реки настолько стойко и доблестно, насколько это предписывал им долг?
– Честно говоря, нет, командир. Легионеры валились с ног от усталости. Последнюю милю перед бродом мы преодолели бегом и прямо с марша бросились в бой, не успев даже отдышаться. Люди были вымотаны до предела, а когда они увидели, какое множество врагов собралось на том берегу, намереваясь напасть на нас…
– Ну?
Максимий опустил глаза и поглядел на носки своих сапог.
– Думаю, командир, они испугались, поскольку не были готовы сразиться с таким множеством варваров. Поэтому мы отступили от берега и стали дожидаться подкрепления. У меня не было выбора. Нет смысла бросать когорту в бой, если она к нему не готова. – Он посмотрел на командующего с вызовом. – В любой другой день…
– Центурион, – прервал его Плавт. – Ни о каком другом дне речи не идет. И одного этого хватит с избытком. Ты и твои бойцы продемонстрировали полное несоответствие высоким требованиям, какие налагает звание легионера.
Прежде чем вынести заключительное суждение, командующий выдержал паузу, и не просто ради дешевого театрального эффекта. Он хотел, чтобы эти люди пережили несколько мгновений настоящего ужаса в ожидании решения их участи.
– Третья когорта лишается права на пребывание в лагере на шесть месяцев. Со знамен всех центурий будут удалены награды и знаки отличия, начисление выплат приостановлено, рацион ограничен ячменем и водой. Приговор вступает в силу немедленно.
Несмотря на полугодовую перспективу тяжкого, полуголодного существования, самым сильным чувством, которое испытал Катон, был стыд. Каждому подразделению в армии станет известно, что он, вместе с прочими бойцами и командирами когорты, пренебрег своим долгом. Куда бы они ни направились, им придется маршировать под оголенными штандартами, знаками бесчестья. Тень этого черного приговора будет лежать на нем куда дольше оговоренных шести месяцев: память о преступлении всегда превосходит срок наказания.
Командующий сложил свои таблички и уже собирался встать, когда Нарцисс вдруг подался к нему и положил руку на его плечо:
– Один момент, командующий.
– В чем дело?
Нарцисс склонился поближе и заговорил так тихо, что слышать его мог только Плавт. В шатре воцарилась неестественная тишина: все затаили дыхание и напрягли слух, пытаясь уловить хотя бы одно слово. Несколько мгновений Плавт внимательно слушал, потом на его лице появилось выражение ужаса, и он покачал головой. Нарцисс заговорил еще более настойчиво, тыча в направлении командующего пальцем, чтобы подчеркнуть важность сказанного. Спустя некоторое время командующий, по-видимому, уступил и мрачно кивнул, после чего повернулся к Веспасиану и что-то шепнул. Поджав губы, Веспасиан уставил взгляд на командиров Третьей когорты.
Командующий Плавт откинулся назад, сложил руки на груди и обратился к собравшимся в шатре:
– В силу серьезности вины пренебрегшей своим долгом Третьей когорты, а также в назидание всей армии, служащей в этой провинции и за ее пределами, приговор дополняется указом о децимации. Жеребьевка по центуриям будет проведена немедленно. Казнь состоится послезавтра на рассвете, на глазах у представителей всех легионов. Трибун! Отведи этих командиров к их подразделениям.
Когда центурионы покидали шатер, Катон непроизвольно отмечал выражение их лиц. Максимий смотрел себе под ноги, не решаясь встретиться ни с кем взглядом. Лицо Туллия сделалось пепельно- бледным. Макрон был в ярости и, проходя мимо Катона, слегка покачал головой в знак горького негодования. Феликс и Антоний выглядели ошеломленными. Наконец дошла очередь и до самого Катона. Он двинулся к выходу за остальными, чувствуя странное онемение, словно жестокая окружающая действительность вдруг сделалась смутной и отдаленной.
Децимация. До сих пор он только слышал об этом самом страшном из наказаний, которому мог подвергнуться личный состав легионов в походных условиях. Одного человека из десяти, выбранного по жребию, предстояло забить до смерти его же товарищам. Молодой центурион с трудом боролся с тошнотой, порожденной ужасом.
Вернувшись к подразделениям, командиры встали каждый перед своей центурией и молча, в колеблющемся красном свете факелов, ждали, пока из штабного шатра не вышли шестеро писцов с простыми самнитскими глиняными горшками в руках и разделились по центуриям Третьей когорты. Когда писцы заняли свои места, трибун Плиний выступил вперед.
– Каждому бойцу из каждой центурии предстоит тянуть жребий: он должен будет вслепую вынуть из горшка жетон. Вытянувший белый жетон возвращается в строй. Тех, кто вытащит черный жетон, будут под конвоем отводить в сторону.
Стон отчаяния прокатился по рядам легионеров, понявших, сколь жестокое наказание обрушилось на
