Тем временем они вошли в Кощеев дворец и по мраморной лестнице спустились к небольшой дверце, что вела в подвал. Точнее, в Подвал — здешние подземелья достойны были только заглавной буквы. Иннокентий мельком удивился, как это Бессмертный ходит здесь без карты и не плутает, — а тот уже и карту достал из кармана, вгляделся, кивнул сам себе и повел гостя в нужном направлении.
«Надеюсь, к Василисе».
Вопреки расхожему мнению, Кощей в Подвале определенно не чах над златом — да здесь и злата не было, одни хрустальные гробы! То есть это сперва Иннокентий решил, что гробы, а потом пригляделся внимательней и понял: витрины! А в них, на черном бархате, лежали птичьи яйца, сотни и тысячи разных яиц!
— Впечатля-а-эт? — снисходительно хмыкнул Кощей. — Уникальная коллекция ovum'ов, мечта любого дологофила! Что такое «овум»? Эх, Иван-Иван, нельзя же всю жизнь на печи сидеть, надо и в мир выбираться или хотя бы книжки читать! «Овум» означает по-заморски «яйцо», а «дологофилия» — страсть к собиранию яиц. Птичьих, — уточнил он на всякий случай. — И перед тобой, скажу без ложной скромности, одна из величайших коллекций, именно так. Вот смотри. Тут написано по-заморски, но я, чтоб тебе было понятней, стану использовать просторечные названия. Здесь — яйцо ивы, видишь, голубовато-белое, а просвечивает зеленым. Ива обитает в странах египетских, поедает змеев, имущих крыла…
— А я думал, ива — дерево такое, — встрял Иннокентий.
— Экий ты, Иван, ограниченный! Разве не может одно и то же названье для разных вещей использоваться, а? Слушай лучше да гляди, больше-то такого нигде и не увидишь! Тут вот — яйцо парадызеа, птицы безногой, длинной и страшенной, а глаз у нее за перьями и не видать даже. Летает быстро, а когда отдохнуть хочет — уцепится за дерево и отдыхает. Рядом яйцо асиды, эта известна тем, что забывает их в земле: закапывает и улетает. Так же и езгуля о детях своих не заботится, но яйца подкидывает в гнезда другим птицам, а потом, как те их высидят, забирает птенцов обратно в гнездо. А как зима наступает, езгуля соскребает с себя перья и влазит в яму или же дупло, там и зимует… Та-ак, это не очень интересно, можно пропустить… Ага, вот гляди: яйцо барнитлега, эти вообще-то не из яиц вылупляются, а из кусков сосновой коры, ежели их пропитать морской водой. Но иногда, в виде исключения… — Кощей повертел в воздухе рукой, дескать, все равно тебе, дураку, не понять. — Ну опять же баранока яйца, бажантов разных — ерунда! Ага, вот интересное: яйцо загоски злонравной.
— Чего-то оно на яйцо езгули похоже, — заметил Иннокентий, чтоб поддержать разговор.
Кощей отмахнулся:
— Это только для постороннего глаза похоже! Ну, вот еще яйцо супа, ломикоста, дремлиха… обычное дело. Ага, редкий экземплярчик: яйцо кокоши, едва раздобыл, и то цену пришлось немалую заплатить.
— У куриц такие же, — ляпнул, не подумав, Иннокентий.
— Похожи, конечно, — снисходительно кивнул Кощей. — А это птица любопытная, в воде живет — желвою кличут. Испускает из себя багровый пот, из него краску готовят. Такого яйца даже у Ча-Хлыка нет! Ну-с, — сказал он, останавливаясь у очередного стеклянного гроба, — а сюда, значит, ляжет твоя добыча.
— Сперва Василису покажи, — напомнил Иннокентий.
— Да вот же она! — Бессмертный прищелкнул пальцами, крышка гроба откинулась… под нею лежала, будто живая, Василиса.
«Не то чтобы прекрасная, — подумал Иннокентий, — но симпатичная, весьма. Главное, чтобы с ней за годы не случилось того же, что с медведем, зайцем да уткой».
— Давай яйцо и цалуй, — махнул рукой Кощей. — Всё по-честному, я свое слово держу!
Иван достал и отдал Бессмертному коробчонку с трофеем.
— Каков экземпляр-то, каков экземпляр! И-эх! — От переизбытка чувств Бессмертного едва карачун не хватил. — Уж теперь-то Ча-Хлык обзавидуется! — Он вытащил из кармана штыречек, пробил в яйце два отверстия на острие и с противоположной стороны. — А ну-тка, каково оно на вкус…
— Осторожней, там иго… — хотел было предупредить Иван, да поздно: Кощей, переменившись в лице, фыркал и сипел; потом уронил яйцо и сам рухнул на пол, бездыханный.
— Я всегда говорил, что собирательство — пагубная страсть и до добра не доведет, — заявил кот ученый. Он каким-то макаром нашел путь в Подвал и теперь оглядывал ряды стеклянных гробов, вздыхая: — Сколько еды перепорчено… Ну, — сказал он Иннокентию, — чего ждешь, счастливчик? Целуй ее. Или стесняешься? Так я отвернуться могу.
— Не надо. — Царевич опустился на колени, снял с Кощея амулет с заморскими словами «Ars longa!», положил себе в карман. — Слушай, — сказал, — тут у него где-то снасти были. Найдешь?
— А молоко у тебя еще осталось? — нагло поинтересовался кот.
— …И пусть прознает о том Ча-Хлык. По щучьему веленью, по моему хотенью! — сказал Иннокентий и выпустил щуку обратно в колодец.
— Думаешь, явится? — спросил кот.
— Рано или поздно — обязательно явится! Этому Нэвмэрэ, конечно, из восточных-то степей далеченько топать. Но ты ведь сам говорил, что страсть к собирательству — великая сила!
— А целовать-то ему Василису зачем?
— А необязательно, — согласился Иннокентий. — Пусть охраняет. Желающие поцеловать всегда найдутся.
— Ты-то сам чего отказываешься?
— Незачем мне. Дома любимая дожидается, вернусь — и женюсь. Я бы и не шел сюда, так батюшка велели подвиг совершить. А мы с Настенькой об жизни простой мечтаем, поселимся где-нибудь в обычном царстве, без чудес этих дурацких, детей нарожаем, народом станем управлять по справедливости!.. Заживем как в сказке!
«Так и стало по их хотенью: вернулся Иннокентий-царевич, женился на Настеньке и зажили они без чудес, как в сказке!»
— Кеша! — позвала Настенька. — Тут к тебе… кот какой-то пришел. Говорит, твой старый знакомый. Говорит, решил погостить у нас… Говорит…
Царь вздохнул, нацепил корону и подытожил хмуро:
— Вот и сказке конец!..
Екатерина Мурашова, Мария Семёнова
СКАЗКА ПРО ПЕЧКУ
Падал снег. Крупные мягкие хлопья тихо кружились и кутали землю, стараясь потеплее одеть её к близким морозам. Только в одном месте пушистое кружево было нарушено широким чёрным пятном. Снег не мог там улечься, потому что пятно было горячее. И снежинки, не долетев до земли, превращались в капли дождя.
Дождь смешивался с дымом, что поднимался с пожарища, и свисал грязными занавесками. Занавески колыхались от порывов ветра, разнося запах мокрой гари, и кто не знает этого страшного и мёртвого запаха, тому лучше его вовсе не знать.
Ещё вчера здесь стояла деревня. Не ахти какая большая, зато крепкая и весёлая, потому что работящие и дружные деревни грустными не стоят. А теперь деревни больше не было. Совсем не было. Ни изб, ни людей. Чадный след Змея Горыныча давно развеялся в небе. Отбушевал и пожар на земле… Только высились, обречённо вздымая к низкому небу угловатые трубы, полтора десятка русских печей. Над несколькими трубами ещё курились дымки. Растопили их заботливые хозяева, поставили подходить тесто для пирогов, а сажать-вынимать те пироги уже и не довелось… Дотлеют последние угольки, и доберётся до печек талая сырость, начнёт понемногу превращать их в бесформенные груды глины и мёртвого кирпича…
Толстенный дуб на лугу за околицей подслеповато щурился в мутную колышущуюся пелену. Не
