расстоянии Катя не могла уловить никаких следов трупного запаха. В воздухе над диваном висел только незнакомый горьковатый аромат, слабый и вполне терпимый.
На Зине больше не было безвкусного малинового платья, в котором она повесилась. Её переодели в просторный и сильно застиранный халат. Поверх халата тело было стянуто тремя ремнями: вокруг щиколоток, коленей и пояса. Оставленные на свободе руки и ступни ног хаотично дёргались. Пальцы левой руки то и дело впивались в халат и скребли его, словно стараясь разодрать ткань. Волосы были собраны в узел на макушке, уже порядком растрепавшийся. На месте лица дрожала студенистая масса, бледная и матово-влажная на вид. С большим трудом угадывались контуры рта и носа и два бугорка на месте глаз. Подавляя позывы к рвоте, Катя дотронулась указательным пальцем до расплющенного отростка, который, вероятно, когда-то был ухом Зины. На ощупь отросток был совершенно сухой и гладкий, словно поверхность воздушного шарика.
В следующее мгновение Катя отдёрнула руку и вскрикнула. Голова Зины приподнялась, студень задрожал ещё сильнее, два бугорка расползлись, и как будто со дна этого бесформенного лица поднялись два ненормально больших глазных яблока, подёрнутые полупрозрачной слизью. Они были видны две или три секунды, а потом снова скрылись под бугорками. Голова опустилась.
Этого Катя уже не видела. Зинина мама не успела подхватить её, и Катя повалилась на пол, опрокинув табуретку, на которой стояла кастрюля с тёплой водой.
Так стойкая девушка Катя впервые в жизни потеряла сознание.
Сознание не возвращалось к ней около пяти минут.
Через пять минут Зинина мама помогла ей подняться с залитого водой пола и, качая головой, участливо пощупала промокший свитер.
- Снимите-ка его, я выжму и поглажу. И пойдёмте на кухню.
Дача
Пока Зинина мама не принесла семейный альбом, Кате было нелегко поверить, что в младшем школьном возрасте Зина считалась одарённым ребёнком. Черноволосая девочка на медленно мутнеющих фотографиях хитро ухмылялась, задумчиво смотрела в стороны и гордо демонстрировала грамоту победителя математической олимпиады. Она не подавала ни малейших признаков изумлённого идиотизма, свойственного той Зине, которая сочла возможным повеситься в новогоднюю ночь в квартире подруги.
Катя узнала, что эта девочка научилась читать в три с половиной года, а в пять собственноручно написала стихотворение про странного снеговика. Странность снеговика заключалась в том, что он хотел весны, чтобы всем маленьким детям и бездомным котам было тепло вприпрыжку бегать по двору, когда растает снег совсем. Таким образом, речь в этом стихотворении шла о высоких идеалах самопожертвования и о беспечной неблагодарности детей и бездомных котов, которые растоптали тающие останки снеговика и пошли под солнышком гулять – ведь к ним пришла весна опять.
В шесть лет одарённая Зина пошла в школу. Пока её вечный сосед по парте Миша Бурлаков выводил в тетрадке «Салдатты ахранят страну!», истекая слюной от усердия и умственного перенапряжения, Зина безошибочно воспроизводила «Пограничники зорко стерегут границы нашей Родины» и успевала пририсовать сбоку мужественный силуэт с овчаркой на поводке. В изостудии девятилетняя Зина покрывала шкатулки иллюстрациями к «Тысяча и одной ночи». В музыкальной школе десятилетняя Зина перескочила через класс. Летом на даче одиннадцатилетняя Зина читала Толстого и решала задачи из книжки под завораживающим названием «Московские математические олимпиады: 1980 – 1988». И то и другое она делала для удовольствия.
Золотой век Зининого интеллекта кончился внезапно и бесследно. В сентябре восьмого класса, сразу после летних каникул, она утратила интерес к рисованию, забросила фортепьяно, стала туго соображать на уроках и к началу декабря скатилась на тройки и слабые четвёрки по всем предметам, кроме русского языка. Родители пытались вразумлять Зину. Произошло несколько жутковатых скандалов, во время которых Зина молча плакала и, по всем внешним признакам, абсолютно не понимала, чего от неё хотят. В конце концов родители списали всё на триумфальное наступление переходного возраста. Они решили надеяться, что рано или поздно свет разума вернётся в глаза Зины сам по себе.
Однако дело не ограничилось тройками и заброшенным фортепьяно. Общительная и постоянно окружённая подругами девочка Зина превратилась в занудное наваждение и стойкий раздражитель для сверстников. Мама Зины, заметив это превращение, первоначально думала, что дочь, должно быть, переросла своё окружение, и её взрослые интересы не встречают понимания среди обыкновенных восьмиклассников. Младший брат Ваня, напротив, сразу сказал, что «Зинка теперь вечно порет фигню какую-то ни к селу ни к городу». Он оказался прав. Зина начала говорить невпопад, ляпать откровенные глупости и жалобно смеяться, когда все остальные молчали. После восьмого класса и до окончания школы с ней, по инерции, держались только две подруги. Одна была самой серой и недалёкой девочкой в её классе, другая – самой недалёкой и серой в её дворе.
Три мальчика, влюбившиеся в Зину в седьмом классе, неосознанно убедились в том, что красота – это всё-таки некое удачное сочетание сосуда и огня, пылающего в сосуде, и что отсутствие любого из компонентов радикально меняет дело. Вместе с печатью ума лицо Зины потеряло миловидность. Из её движений исчезло небрежное достоинство. Даже её походка стала рубленой и неуверенной. Мальчики ужаснулись и влюбились в других девочек, причём Дима, которому летом удалось четыре раза поцеловать Зину в губы, зажечь в ней ответное чувство и даже погладить рукой её проявляющуюся грудь, ужаснулся сильнее всех. Он возненавидел Зину и норовил побить всякого, кто вспоминал об их романтических отношениях.
От такого Диминого поведения зажжённое им чувство, разумеется, расцвело в деградировавшей Зине махровым цветом. Как позднее угрюмо заметил её папа, все Зинины таланты и пристрастия прокисли, перебродили, и в результате получилась одна всеобъемлющая страсть – к неразделённой любви. Зина продолжала влюбляться только в красивых мальчиков-экстравертов, так что никакой другой её любовь не могла быть по определению: красивые мальчики-экстраверты находили Зину отвратительной и обращались с ней гнусно. На гнусное обращение Зина, как правило, напрашивалась сама. Как и в истории с Олегом, она писала мальчикам записки, караулила их по дороге домой, звонила и приглашала на дни рождения и прочие праздники.
В десятом классе, на школьной дискотеке по случаю предстоящего Дня Святого Валентина, Зина, сидевшая в углу и безответно влюблённая в Пашу из 11б, дождалась объявления белого танца и пригласила Пашу. Паша уже имел шанс наблюдать Зинины чувства в действии. Он потерял счёт запискам, звонкам и случайным встречам. Но поскольку он был человеком терпимым, добродушным и, к тому же, собирался стать врачом, он превозмог себя, кивнул, осторожно взял Зину за талию и, покачиваясь, стал терпеливо ждать окончания песни. Песня была бессмертной балладой Брайана Адамса Please Forgive Me. Как только начался первый припев, Зина прильнула к Паше, схватила его за шею и, не попадая в такт, горячо зашептала в его ухо please forgive me / I can’t stop loving you. Паша не был святым великомучеником, он был обыкновенным подростком, и он не выдержал. Со словами «да иди ты» он вырвался из её объятий и сбежал в другой конец зала, грубо расталкивая по пути танцующие пары.
Пока не кончилась музыка, Зина слёзно смотрела ему вслед. Потом она выcкочила из зала, забрала куртку из гардероба, вышла из школы и побежала домой. Утром Зина позавтракала, дождалась ухода родителей на работу и достала из тумбочки в их спальне ключи от дачи. Добравшись до дачи, Зина отыскала старый гамак, отрезала от него верёвку, залезла на чердак и первый раз в жизни повесилась.
Единственным человеком, который обратил внимание на отсутствие Зины в школе в тот день, был Паша. По дороге в школу Паша понял, что после вчерашнего Брайана Адамса больше не сможет реагировать на Зину по-джентльменски. Смирившись с этим, он начал обдумывать, какими именно словами и каким тоном пошлёт её подальше. К своему огромному облегчению, впервые за три месяца он провёл все шесть перемен, ни разу не ощутив на себе влюблённого взгляда и не услышав «ой, Паша, привет, как дела».
