Старчество с его огромным значением в жизни монашества и монастырская дисциплина покаяния, вероятно, и остались бы достоянием монастыря, нисколько не отразившись на укладе и строе мирской Церкви, если бы монашество вообще не имело сильного влияния на жизнь Церкви — на христианскую мораль и церковную дисциплину. На самом деле древний монастырь был связан тысячами нитей с христианским миром. И миряне охотно посещали монастыри, и
Можно долго спорить по вопросу об общественном служении монашества, если взять этот вопрос с принципиальной стороны и решать, обязано ли монашество служить миру и если оно обязано нести такое служение, то в каких именно формах. Но бесспорным остается тот исторический факт, что везде и всегда христианское монашество служило христианскому миру, конечно в различной степени и видах в разных странах и в разное время. Правда, всюду встречаем мы и созерцателей–подвижников. Но, как увидим это ниже, и созерцатели до некоторой степени служили миру, часто вопреки своим идеалам; увидим далее, что до конца проведенный созерцательный идеал приводил к крайностям и вообще представляет большую редкость. Итак, монашество делится на две ветви — практическое и созерцательное, и, на наш взгляд, положение первого гораздо устойчивее, потому что идеал его более последователен в теории и легче осуществим на практике.
Восточное монашество периода Вселенских Соборов уже представляет те две главные ветви, на которые делится христианское монашество со стороны принципа служения миру. Уже тогда мы встречаем как убежденных и последовательных созерцателей, строгих отшельников, державшихся принципа «бегай от людей и спасешься», так равно и последователей практического идеала, убежденных слуг своим мирским братьям — христианам, принципом которых было: «Служи Христу в образе нищего, страдающего брата и спасешься»[576].
Трудно даже и пустыннику жить так, чтобы до него не долетали совершенно вести из человеческой жизни, мирской и церковной. Но для последовательного отшельника, совершенно порвавшего с миром, мало и этого. Он должен отказаться от всех удобств человеческого общежития, материальных и духовных, созданных и скопленных предшествующими поколениями людей, потому что все это — достояние человечества, с которым у отшельника не должно быть ничего общего. Строгий отшельник живет в пещере, питается только растениями, пьет одну воду, не разводит огня и почти не трудится физически. Наиболее последовав· тельные созерцатели — монахи, отказывавшиеся от служения ближнему и отрекшиеся от всего человеческого, — воски, или пасущиеся, совершенно одичавшие и потерявшие все культурно–человеческое. «Я еще не монах, но видел монахов», — говорил так древний подвижник, который видел в пустыне двух нагих людей, потерявших способность речи и убежавщих при его приближении.
Другая трудность строго созерцательного подвига — в том, что его нелегко согласить с Евангелием, и не с одним только учением Христа о любви друг к другу и о служении ближнему, но, главное, с примером жизни Спасителя. И учение, и особенно жизнь Иисуса Христа требуют от взявших крест и идущих по Нем не созерцательной, а служащей любви к Богу, деятельного служения ближнему, даже врагу и иноверцу. На Страшном суде Христовом мы должны будем дать отчет, кормили ли голодных, поили ли жаждущих, посещали ли больных и заключенных в темнице, — служили ли Христу в образе страждущего брата. И трудно человеку, поставившему свое спасение целью всей жизни, убедить себя в том, что он нисколько не нарушает заповеди Христовой о любви к ближнему и к Богу в образе страдающего брата, когда уходит от него в пустыню и забывает мир людской, в котором не меньше горя, слез, неповинных страданий и беспомощности, чем всякого зла и соблазнов. Такой вопрос действительно тревожил древних подвижников. Один инок спрашивал: «Скажи мне, господин авва, каким образом тот, которому нечего подавать, может сделаться участником благословения, обещанного Спасителем, тем, которые будут одесную Его:
Лучший ответ на этот трудный для созерцателей вопрос нам дан, кажется, преп. Исааком Сириным, великим подвижником–созерцателем. Св. Исаак признает, что иноку–нестяжателю, который живет как птица, не поставлено в обязанность подавать милостыню. Но далее разъясняет, что, предпочитая безмолвие (уединение, свободу от суеты, происходящей от обращения с людьми), иноки не должны исключать и милосердия — напротив, они должны быть внутренне милосердны ко всякому разумному существу, обязаны и явно доказывать любовь свою, когда призывают к этому самые обстоятельства дел и нужда. Осуждая пустое, эгоистическое и лицемерное безмолвие, как жестокость и бесчеловечие, великий подвижник считает невозможным при этом условии достигнуть той главной цели жизни, которую ставили себе христианские созерцатели: «Знаем, — пишет он, — что без любви к ближнему ум не может просвещаться Божественною беседою и любовию»[579].
Несомненно, такое понимание созерцательного монашеского идеала и есть нормальное. Этим только путем и возможно согласить его с Евангелием. И вот, побуждаемые внутренним милосердием, даже представители чисто созерцательного идеала — монахи–от- шельники шли на компромисс, более или менее отступали от прямолинейного проведения в жизнь своего принципа и явным образом проявляли деятельную любовь к ближнему. Правда, они были свободны от обязанности подавать материальную милостыню, когда не имели для этого средств, но тем с большей силой раздавали нуждающимся милостыню духовную в разных ее видах. Уже отец христианского отшельничества — преп. Антоний Великий представляется в его житии, написанном св. Афанасием, общественным деятелем определенного вида. Отшельник вразумлял жестокосердных людей, примирял. тяжущихся, печа- ловался за обиженных с такой силой, как будто обиженным был он сам, а не другой кто?нибудь. Утешал печальных и плачущих по умершим, успокаивал гневающихся; нищих, ропщущих на свою судьбу, примирял с их горькой долей; помогал искушаемым. «Одним словом, как врач, дарован он был Богом Египту», — замечает
