Студит, надо думать, был пастырем тех мирян, на которых наложил епитимию и которых разрешил пред смертью. Раз покаявшийся старцу и разрешенный им мирянин при каждом новом тяжком падении, вероятно, шел к тому же старцу, потому что искал лечения и исцеления у прежнего, испытанного врача; шел к нему и потому еще, что в монашеской среде принято было исповедоваться по возможности одному духовному отцу, а не разным, что единство старца было одним из основных положений монастырского пастырства[621]. Таким образом, было неизбежно вследствие характера монастырского покаяния и пастырства, чтобы между посетителями монастырей, нашедшими себе здесь руководителей и врачей духовных, и между этими самыми врачами и руководителями–старцами устанавливалась связь более или менее прочная и продолжительная. Но уже мы знаем, какой характер имело в самом монастыре старческое пастырство: это была неограниченная власть старца над безвольным послушником, духовного отца над духовным сыном. В эту готовую форму отношений и должен был отлиться союз между старцем^ принимавшим исповедь мирянина, и мирянином, руководимым старцем в прохождении покаяния, хотя, конечно, со значительными отступлениями и ограничениями, так как применение старческого пастырства в чистом виде невозможно в мирской среде. Так, можно предполагать — главным образом для исповеди и руководительства в прохождении покаяния мирские люди, подражая инокам, начали выбирать себе духовных отцов, старцев и принимать на себя часть послушнических, духовносыновних обязанностей, совместимых с мирским их бытом. Со своей стороны старцы, вероятно, зачисляли в число послушников своих мирских покаяльников, требуя от них степени подчинения и близости, возможной для мирского состояния. Старцы–руководители являются духовными отцами мирян, если можно так выразиться» исправляющими должность духовников мирян.
Но нет сомнения, случалось иногда и так, что прочный духовный союз между старцами и мирянами устанавливался и помимо исповеди и покаяния, что идея монашеского пастырства в мирской среде на Востоке понималась шире, чем сфера покаянного руководительства. Факты, которые мы приведем ниже, подтвердят это. Можно догадываться, что иногда связь мирянина и старца и начиналась выбором последнего первым в духовные отцы, а уж всякое руководительство, включая сюда и исповедь с покаянием, следовало отсюда.
Понимаясь довольно широко, монашеское пастырство, конечно, имело и разные формы. Например, выражалось оно в беседах с целой толпой под открытым небом[622] и в одиночку, по келлиям[623]. Беседы эти касались общих принципов христианской нравственности, переходя в обличение мирской неправды, или же являлись интимными личными советами частному посетителю келлии. Если аудитория подвижника, окружавшая его келлию или пещеру, непрестанно обновлялась и входила с ним в слабое общение, то при беседах по келлиям завязывались более тесные отношения мирянина и старца — как ученика и учителя, руководимого и руководителя. Преп. Нил Синайский пишет одному сенатору: «Многие из вельмож и люди всякого чина в мире или добровольно, или против воли по какому?нибудь обстоятельству прибегают к смиренным монахам, избавляются от смертоносных опасностей и улучают спасение и временное и вечное». Одному знатному чиновнику, притеснявшему своими приказами живших поблизости аскетов, он пишет: «Другие с радостию и усердием скорее приемлют от монахов приказания, нежели сами дают их» [624]. У самого преп. Нила бывали такие внимательные почитатели из мирян. В своем письме «председателю Дом- нину младшему» он описывает плотскую брань; назвав Домнина «доблестным сыном своим» и «чадом», подвижник хвалит его усердие к чтению церковных книг и смиренномудрие, «что при всестороннем образовании и по изучении мудрований, не стыдишься [ты] слушаться монахов, часто и поселян и от них охотно приемлешь напутствие к душевному спасению»… Заканчивает он свое письмо приглашением: «Если найдешь досужное время, то приходи ко мне, тогда лично опишу тебе в большей полноте все, что бывает в блудных бранях»[625]. Пример духовного руководительства монаха по отношению к мирянину может представлять преп. Евфимий Великий, которого выбрала своим руководителем императрица Евдокия, обращенная подвижником из монофизитства[626]. Мы не в праве называть этих иноков–пастырей духовными отцами мирян, но указать, что они близко походят на последних, вполне можем.
Однако встречаются известия, показывающие, что между монахами и мирянами устанавливались порой отношения как между старцем и учеником. Известия эти, к сожалению, скудны и не позволяют рассмотреть бытовые нормы этих нравственных отношений, тем не менее они любопытны и важны, потому что констатируют факт не простого учительства, а ду- ховноотеческого пастырства древних монахов в мирской среде. Преп. Савва Освященный, благословляя раз мальчика, сказал его отцу: «Сей отрок отныне будет моим учеником и сыном пустынных отцов». И из этого отрока впоследствии вышел знаменитый агиограф Кирилл Скифопольский, подвижник Великой лавры. Конечно, здесь, скорее, предызбрание в иноки своей оби- телй, чем принятие мирянина в духовное сыновство, однако важно то широкое представление о своей учительской и пастырской компетенции, какое имел великий подвижник: она, очевидна, простиралась и на мирян, по крайней мере на будущих монахов его монастыря. Предызбрав таким образом Кирилла, своего будущего жизнеописатёля, преп. Савва поручает его до поры до времени митрополиту Скифопольскому. «Великий господине! — обращается подвижник к митрополиту, — сего отрока я препоручаю тебе, обрати на него внимание, потому что он нужен мне». В другой раз, увидев Кирилла с родителями, преподобный сказал: «Вот ученик мой Кирилл». Отрок поклонился ему по–монашески в ноги, а подвижник, благословив, поднял его и сказал отцу: «Научи его Псалтири, потому что он нужен мне, ибо отныне он будет моим учеником»[627]. Из всех этих подробностей видно, что в словах преп. Саввы нужно видеть больше, чем простое предсказание о монашестве Кирилла в своей обители. Это действительное избрание в послушники с обнаружением известной власти относительно избранного: подвижник препоручает мальчика местному митрополиту, а отцу его указывает, чему нужно учить будущего инока. Избранный в ученики уже ведет себя как послушник[628].
Любопытны отношения между преп. Иоанном Мосхом, автором «Луга духовного» († 619), и софистом Софронием, бывшим потом патриархом Иерусалимским (с 634 по 638 или 644 г.) В сочинении о чудесах святых Кира и Иоанна, которое Софроний писал уже монахом, он называет Мосха «духовным отцем и учителем» (??????????*; ????? ?? ?????????*;). Со своей стороны Иоанн Мосх в посвящении Софронию своего «Луга» называет его «чадо», «благодатное и верное чадо» (??????, ???? ??? ?????? ??????)[629]. Ясно, что Иоанн был духовным отцом Софрония, последний — его духовным сыном. Но такие отношения между ними установились гораздо раньше пострижения Софрония — в то время, когда последний был еще светским человеком. Придя из Дамаска, своего родного города, в палестинскую киновию преп. Феодосия, Софроний познакомился там с Иоанном Мосхом, иноком названной киновии. Мосх сделался другом, учителем и руководителем Софрония. Оба вместе они совершили продолжительные и многочисленные странствования по обителям палестинским, антиохийским и египетским и изучали высокие образцы подвижничества, которые были описаны Мосхом в его Лимонаре. Начало путешествий относят к 579 г. Своего ученика, который странствовал в мирской одежде, в мантии философа, Иоанн называет то господином, то софистом, то просто другом. Софроний называет своего учителя аввой. В монашество пострижен был Софроний рукой Иоанна Мосха в Александрии, куда друзья прибыли около 607 г. Значит, около тридцати лет монах и мирянин, как духовный отец и духовный сын, жили вместе и неразлучно ходили по обителям Востока. И не разлучались они до самой смерти блаженного Иоанна в Риме[630].
В иконоборческую эпоху можно заметить сильное развитие пастырской власти монахов среди мирян, и, надо думать, монахи эти действовали в качестве духовных отцов их. У преп. Феодора Студита были духовные дети из мирян, даже, по–видимому, духовные дочери. Выше (с. 254) говорилось, что, умирая, подвижник разрешил от епитимии как монахов так и мирян — разумеется, чад своих духовных. Письмо «к Дорофею сыну» (духовному) он заканчивает так: «Братий приветствую, как сынов моих, равно и госпожу Феклу, как дочь во Христе»[631]. Судя по эпитетам «госпожа» и «дочь во Христе», Фекла была мирянкой и духовной дочерью преподобного. Жизнеописатель преп. Феодора Студита рассказывает, что «жившие в странах области Херсонской и Воспорской епископы, пресвитеры, равно как и благочестивейшие из монахов»[632], услышав о протесте преп. Феодора (а также его дяди и духовного отца игумена Платона) против незаконной женитьбы императора Константина VI (780–797), «перестали принимать дары, приносимые церквам Божиим от тех, которые совершали одинаковые дела с младшим Константином, отлучали их от священных и пречистых
