— Ты слышал, что я сказала? Ты не собираешься отвечать?
— А нечего отвечать, старушка. Договор есть договор. Ты получила имя для своего выродка, я должен получить свою долю.
— Ты уже получил и столько раз, сколько хотел, — покорно сказала Буря. — Почему ты меня не отпускаешь?
— Милостивый боже! — Дерек смотрел на нее через край кружки, топорща усы, и в его глазах было искреннее изумление. — Ты действительно думаешь, что меня интересовала твоя сдобная лепешка? Да такое я могу получить где угодно, в темноте все они одинаковы. — Он искренне рассмеялся. — Милостивый боже, старушка, неужто ты считала, что я так высоко ценю твои белые титьки?
— Почему тогда? — спросила она.
— У меня десять миллионов веских причин, старушка. — Он набил рот яичницей и почками. — И все эти причины — на банковском счете генерала Шона Кортни.
Она недоуменно смотрела на него.
— Папины деньги?
— Первый правильный ответ, — улыбнулся он. — Получаешь пятерку и становишься первой в классе.
— Но… — Она сделала легкий недоуменный жест. — Не понимаю. Ты и сам богат.
— Был богат, старушка, в прошедшем времени. — И он снова радостно расхохотался. — Две любящие жены, двое жестокосердных судей по бракоразводным делам, семеро ублюдков, сорок пони для игры в поло, друзья с загребущими руками, камни на дороге, где их не должно быть, шахта, в которой не оказалось алмазов, рухнувшее здание, прорванная дамба, истощившаяся жила, скот, заболевший чумой, и близорукие юристы, которые не читают в контрактах примечания мелким шрифтом, — вот куда уходят деньги. Паф, и ничего нет!
— Не могу поверить. — Буря была в ужасе.
— Я никогда не стал бы шутить на эту тему, — сказал Дерек. — Один из моих принципов — никогда не шутить относительно денег. Вероятно, это мой единственный принцип. — И он ткнул ее пальцем. — Единственный, поняла? Я проиграл всухую, уверяю тебя. Твой папочка — мой последний источник. Боюсь, тебе придется с ним поговорить.
У парадной двери никто не отозвался, и Марк едва не повернул и не ушел назад в город, чувствуя облегчение и понимая в глубине души, что это трусость. Поэтому он спрыгнул с веранды и обошел вокруг дома.
Жесткий воротничок и галстук натерли ему шею, пиджак с отвычки сковывал, так что оказавшись на кухонном дворе коттеджа, Марк расправил плечи и провел пальцем под воротничком. Пять месяцев он не носил такую одежду и не ходил по тротуарам, и даже звуки женских голосов казались ему незнакомыми. Он остановился и прислушался.
Марион Литтлджон была на кухне с сестрой, и он с удовольствием слушал их веселую болтовню.
Он постучал. Разговор прервался, и в дверях показалась Марион.
В пестром полосатом переднике, голые руки по локоть в муке.
— Марк, — спокойно сказала она. — Очень приятно. — И постаралась убрать со лба прядь волос, оставив на переносице белый мучной след. Жест получился неожиданно привлекательный, и Марк почувствовал, как дрогнуло сердце. — Входи.
Она посторонилась и шире открыла для него дверь.
Сестра Марион приветствовала Марка ледяным тоном: она считала, что Марк ее обманывает.
— Как он хорошо выглядит, — сказала Марион, и они принялись внимательно разглядывать Марка, стоявшего посреди кухни.
— Слишком худой, — язвительно сказала ее сестра и принялась развязывать передник.
— Пожалуй, — легко согласилась Марион, — значит, его нужно хорошо кормить.
И она улыбнулась и кивнула. Теперь она видела, что Марк загорел и похудел, от ее доброго, материнского взгляда не ускользнуло и то, что у него теперь черты зрелого мужчины. Она заметила также его печаль и одиночество, и ей захотелось обнять Марка и прижать его голову к своей груди. Но вместо этого Марион сказала:
— У нас хорошее жирное молоко. Садись так, чтобы я могла тебя видеть.
Пока она наливала молоко из кувшина, сестра повесила передник и, не глядя на Марка, строго сказала:
— Нам еще нужны яйца. Схожу в город.
Когда они остались одни, Марион взяла скалку и стала раскатывать тесто, превращая его в тонкий лист.
— Расскажи, чем ты занимался, — попросила она, и Марк начал, вначале нерешительно, потом со все большей уверенностью и энтузиазмом рассказывать о Воротах Чаки и о работе всей своей жизни, которую он там нашел.
— Это хорошо, — время от времени прерывала Марион его рассказ; мысленно она уже составляла списки необходимых припасов, прагматично приспосабливаясь к жизни вдали от цивилизации, где даже маленькие удобства становятся роскошью: стакан свежего молока, освещение ночью — все это нужно заранее продумать и организовать.
Показательно, что такое будущее не вызывало у нее ни смятения, ни отчаяния. Она была из породы пионеров. Куда идет мужчина, туда за ним идет и женщина.
— Место для дома — на первой складке холмов, но оттуда видна вся речная долина, а сразу над ним — Ворота Чаки. Там очень красиво, особенно по вечерам.
— Не сомневаюсь.
— Я составил такой план дома, что можно будет добавлять комнату за комнатой. Сначала их будет всего две.
— Две для начала вполне достаточно, — согласилась она, задумчиво морща лоб. — Но для детей понадобятся отдельные комнаты.
Марк замолчал и посмотрел на нее, не вполне уверенный, что расслышал правильно. Марион замерла, держа скалку в обеих руках, и улыбнулась.
— Ты ведь за этим приехал сегодня? — ласково спросила она.
Он опустил глаза и кивнул.
— Да. — Его самого это ошеломило. — Наверно, так и есть.
Она лишь на миг утратила спокойствие во время церемонии, когда увидела в церкви в первом ряду восседающего рядом с женой генерала Шона Кортни. Шон был в визитке, с бриллиантовой булавкой в галстуке, а Руфь холодна и элегантна в огромной, размером с тележное колесо, шляпе с белыми розами по краям.
— Он пришел! — восторженно прошептала Марион и не удержалась от торжествующего взгляда, брошенного на подруг и родственников, как бросают монету нищему.
В обществе она вознеслась на немыслимые высоты.
Потом генерал нежно расцеловал ее в обе щеки, прежде чем повернуться к Марку.
— Ты выбрал самую красивую девушку в городе, мой мальчик.
Марион покраснела от удовольствия и стала розовой, счастливой и действительно такой красивой, как никогда в жизни.
С помощью четверых рабочих-зулусов, которых дал Шон, Марк проложил примитивную дорогу до самой долины Бубези. Он привез свою жену к Воротам Чаки на заднем сиденье мотоцикла, а коляска была доверху занята ее приданым.
Далеко позади зулусы вели Троянца и Спартанца, тяжело нагруженных остальным багажом Марион.
Ранний утренний туман лежал на реке, неподвижный и плоский, как поверхность озера, и свет нового дня играл на нем розовыми и лиловыми бликами.
Из тумана круто вздымались утесы Ворот Чаки, темные и загадочные, увенчанные, как лаврами,
