посаженных глаз порозовело от холода и напряжения.
— Это приказ, сержант. — Широкий лоб Шона Кортни пошел морщинами, темные брови грозно сошлись; генерал рыкнул, как старый лев, и сверкнул глазами. Даже на Фергюса Макдональда его властность, само его присутствие подействовали отрезвляюще.
— Хорошо, сэр, — мрачно ответил он и направился к манекену, прислоненному к стене.
Снова раздался выстрел из маузера, и от неожиданности Марк дважды моргнул и снова широко раскрыл глаза. Карие с золотом, они внимательно изучали на склон, как глаза охотящегося сокола.
Через мгновение после выстрела парень услышал, как затвор маузера отошел, потом снова встал на место; оружие перезарядили, и опять высунулся кончик обернутого в ткань ствола, но взгляд Марка переместился чуть в сторону.
Короткое движение, такое легкое, что менее острый глаз его бы не заметил. Всего лишь вздох, но он был виден в узкую трехдюймовую щель между стволом дуба и покрытой снегом землей. Мгновенное шевеление — и снова все застыло в неподвижности.
Марк долго смотрел в щель и ничего не видел. Просто тень и размытый силуэт, слабо отражающий отблески от снега. Неожиданно Марк заметил еще кое-что.
Это была ткань, узкая полоска в щели; потом Марк разглядел на этой ткани грубый шов, который слегка вздымался над живой плотью.
Небольшой участок тела немца был вполне различим. Снайпер лежал рядом с деревом по другую его сторону, головой туда же, куда был направлен маузер.
Марк постарался точно определить положение тела противника. Используя в качестве единственного ориентира ствол оружия, парень представил себе, где могут находиться голова и плечи, корпус и бедра немца. «Да, бедра, — подумал Марк. — Я вижу бедро, скорее всего его верхнюю часть». Тут освещение изменилось. Солнце нашло узкий просвет в облаках, и стало гораздо светлее.
Это помогло Марку рассмотреть небольшую часть пояса немца с петлей, в которую крепится штык. Увиденное подтвердило его догадку. Теперь он знал, что бугорок на серой ткани соответствует той части бедра, где оно крепится к кости таза. «Пуля через оба бедра, — хладнокровно подумал Марк. — Такой выстрел обездвиживает, к тому же здесь проходит бедренная артерия». И парень начал осторожно снимать варежку с правой руки.
Надо было лечь на бок и повернуть ствол своей винтовки на девяносто градусов, не издав при этом ни малейшего звука. «Боже, помоги», — молча взмолился Марк и начал движение. Ствол поворачивался мучительно медленно, одновременно Марк перемещал тяжесть своего тела на другой бок. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем ствол П-14 стал смотреть точно в узкую щель под дубом, и Марк согнулся вдвое, стараясь в такой необычной позе держать прицел. Надо еще суметь снять перед выстрелом винтовку с предохранителя: даже такой легкий звук насторожит противника.
Марк положил палец на спусковой крючок, выбрав свободный ход, чувствуя, как работает спусковой механизм. Тщательно прицелился, неловко повернув голову, и начал снимать П-14 с предохранителя, просунув большой палец и продолжая удерживать крючок. Все следовало делать очень плавно, чтобы не сместить прицел с полоски мундира в щели.
Выстрел, казалось, отразился от низкого неба, и пуля прошла в узкую щель.
Марк видел, как она попала в цель — металл вошел в плоть, словно в резину.
Парень услышал крик немца, дикий бессмысленный вопль, и мгновенно с привычной ловкостью перезарядил винтовку. Второй выстрел почти слился с эхом первого, и на этот раз появилась кровь, яркое пятно на снегу; алый цвет быстро менялся на розовый: снег таял от теплой крови.
В щели ничего не было видно, немца отбросило от нее выстрелом, или он сам откатился. Оставалось только пятно на снегу.
Марк ждал, вставив новый патрон; теперь парень повернулся лицом к дубу и собрался перед следующим выстрелом.
Если рана не тяжелая, немец в долгу не останется, и Марк был готов к ответным действиям.
Он не испытывал никаких чувств, был хладнокровен, но оживлен; каждый его нерв, каждая связка были предельно напряжены, зрение и слух обострились.
Тишина держалась еще какое-то время, потом возник звук. Сначала Марк не понял, но вот он раздался снова. Это был плач.
Он слышался все отчетливее, громче, истеричнее — душераздирающие всхлипывания.
— Ach, mein Gott… Mein lieber Gott… — мужской голос, жалобный, сломленный. — Das Blut… ach Gott… das Blut[4].
В душе Марка что-то лопнуло, глубокая трещина возникла в самой ее глубине. Руки затряслись, и парень почувствовал, как дрожат губы. Попытался стиснуть зубы, но они застучали.
— Прекрати, о Боже, прекрати, — прошептал Марк и выронил винтовку. Он зажал руками в митенках уши, пытаясь заглушить ужасные стоны умирающего немца. — Пожалуйста, — взмолился он вслух, — прекрати, пожалуйста.
А немец как будто разобрал его слова.
— Hilf mir, lieber Gott… das Blut![5]
Его голос прерывали отчаянные рыдания.
Марк неожиданно пополз вперед, слепо пополз по снегу, покрывающему склон.
— Я иду, — бормотал он. — Все будет хорошо. Только перестань!
Он чувствовал, что теряет сознание.
— Ach mein lieber Gott, ach, meine Mutti…[6]
— Боже, останови это. Останови.
Марк добрался до дуба.
Немец лежал, привалившись к стволу. Обеими руками он тщетно пытался остановить фонтан яркой артериальной крови, которая выплескивалась сквозь его пальцы. Две пули раздробили ему оба бедра, и снег уже превратился в кровавую кашу.
Немец повернул к Марку лицо, лишенное естественной краски, серое, покрытое испариной. Он был молод, не старше Марка, но быстро приближающаяся смерть сделала его лицо еще более юным. Это было лицо мраморного ангела, гладкое и белое, необыкновенно прекрасное, с голубыми глазами; прядь светло- золотых волос выбилась из-под каски и упала на гладкий бледный лоб.
Немец открыл рот — зубы у него за полными губами были белые и ровные — и что-то сказал, но Марк не понял.
Не сводя глаз с Марка, немец медленно осел у ствола дерева. Руки его бессильно опали, и нескончаемый поток крови из разорванной плоти замедлился. Светло-голубые глаза утратили лихорадочный блеск и потускнели, взгляд больше не фокусировался.
Марк чувствовал, как ткань мозга рвется, словно тонкий шелк. Это было почти физическое ощущение, где-то внутри. В глазах помутилось, черты мертвого лица перед ним потекли, как тающий воск, потом снова медленно обрели очертания.
Марк чувствовал, как внутри его продолжает рваться тонкая ткань рассудка; за ней открывалась темная зияющая пропасть.
Черты лица мертвого немца изменялись, пока окончательно не затвердели, и Марк увидел, как в зеркале, собственное лицо, искаженное ужасом. Собственное осунувшееся лицо, переполненные страхом карие с золотом глаза, собственный открытый рот — и Марк закричал от боли и отчаяния, оказавшись в этом мире искажений.
Этого остатки разума не выдержали, Марк услышал свой вопль, понял, что бежит, но в его голове была только чернота, а тело стало легким и невесомым, как у птицы в полете.
Немецкий пулеметчик резко развернул «максим» на треножнике влево и нацелил помещенный в водоохлаждающий кожух ствол на одинокую фигуру, несущуюся по склону холма к английским траншеям.
Бегущий забирал влево, и пулеметчик прижал деревянный приклад «максима» к плечу и послал короткую очередь чуть ниже, чтобы преодолеть естественную склонность целиться выше в спускающуюся мишень.
