Ветер принес несколько листков на хребет. Марк поймал один в воздухе и взглянул на текст, напечатанный на толстой бумаге.
ИЗВЕЩЕНИЕ О ВОЕННОМ ПОЛОЖЕНИИ. Женщинам, детям и всем законопослушным гражданам рекомендуется до 11 часов утра покинуть ту часть Фордсбурга и ее окрестности, где отвергается власть правительства и где будет проводиться военная операция. Тем, кто нарушил закон, это извещение не гарантирует неприкосновенность и свободу от наказания.
ШОН КОРТНИ, КОМАНДУЮЩИЙ ОПЕРАЦИЕЙ.
Комкая листок и бросая его в траву у ног, Марк думал, кто это сочинил. Очень неудачные формулировки.
— А что если пикеты их не пропустят, сэр? — негромко спросил он.
— Я плачу вам не за то, чтобы вы были моей совестью, молодой человек, — предупреждающе проворчал Шон. И они минуту простояли молча. Потом Шон достал из нагрудного кармана сигары и примирительно протянул одну Марку.
— А что я могу сделать, Марк? Послать своих парней на эти улицы без артиллерийской поддержки? — Он откусил кончик сигары и выплюнул его на траву. — Чья жизнь важней: забастовщиков и членов их семей или людей, которые доверились мне и оказали честь своей верностью?
— Гораздо легче сражаться с тем, кого ненавидишь, — тихо сказал Марк, и Шон пристально посмотрел на него.
— Где ты это вычитал? — спросил он, и Марк покачал головой.
— По крайней мере черные в этом не участвуют, — сказал он.
Марк лично отвечал за отправку переодетых черных полицейских через линию фронта: они должны были предупредить своих соплеменников, чтобы те ушли из этого района.
— Бедняги, — согласился Шон. — Интересно, что они думают об этом безумии белых людей.
Марк прошел к краю невысокого холма, не обращая внимания на опасность снайперского выстрела из домов внизу, и принялся внимательно разглядывать город в бинокль. Неожиданно он с облегчением воскликнул:
— Выходят!
Далеко внизу под ними из Вредедорпского подземного туннеля выходили первые крошечные фигурки. Взрослые несли на руках младенцев и тащили за руки упирающихся детей. Некоторые несли пожитки, другие прихватили домашних животных, канареек в клетках, собак на привязи. Отдельных беженцев сменил сплошной поток, люди толкали груженые велосипеды и ручные тележки или просто несли в руках то, что смогли взять.
— Пошлите вниз взвод, чтобы показать им дорогу и помочь, — негромко приказал Шон и глубоко задумался. — Я рад, что женщины уходят, — сказал он наконец. — Но меня печалит то, что это означает.
— Мужчины будут сражаться, — сказал Марк.
— Да, — кивнул Шон. — Будут. Я надеялся, что все убийства позади, но они собираются закончить эту историю трагически. — Он раздавил окурок сигары. — Ну хорошо, Марк. Спускайся и скажи Молино, что все готово. В одиннадцать часов мы открываем огонь. Удачи, сынок.
Марк козырнул, и Шон Кортни хромая пошел с холма навстречу генералу Сматсу и его штабу, прибывшим посмотреть на последнюю сцену битвы.
Первые шрапнельные разрывы яркими хлопковыми коробочками распустились в небе над крышами Фордсбурга, с поразительной яростью разорвав выжидательную тишину.
Стрельбу начала конная батарея на хребте, и к ней присоединились другие батареи на Сауэр- стрит.
В течение двадцати минут раздавался оглушительный грохот, чистый воздух наполнили пыль и дым.
Марк стоял в наспех выкопанной траншее и смотрел поверх бруствера. В этой минуте было что-то ужасающе знакомое. В прошлом он десятки раз переживал такое, но сейчас чувствовал, что нервы слишком напряжены, а тугой неперевариваемый комок страха в животе вызывал у него тошноту.
Ему хотелось нырнуть под бруствер, закрыть голову руками, чтобы не слышать металлического грохота, да так и остаться.
Требовалось невероятное усилие воли, чтобы не сбежать и сохранить на лице спокойное и равнодушное выражение, но с обеих сторон траншеи стояли люди из отряда А, и он, чтобы отвлечься, принялся планировать марш по окраинам города.
На каждом углу будут ждать баррикады, каждый дом забастовщики постараются удержать. Артиллерийская подготовка не затронет тех, кто в укрытиях, потому что стрелять будут только шрапнелью. Шона Кортни тревожила судьба ста пятидесяти полицейских и военных, захваченных забастовщиками; их держат где-то в городе. Приказ был: никаких разрывных снарядов, а Марк знал, что на открытых улицах его отряд разорвут в клочья.
Он проведет людей задними дворами и переулками к конечной цели — к дому профсоюзов на углу улиц Коммершиал и Сентрал.
Марк снова взглянул на часы: до выступления четыре минуты.
— Начинаем, сержант, — негромко сказал он.
Приказ передали по траншее, и люди встали, пригибаясь под бруствером.
— Как в старые добрые времена, сэр, — оживленно сказал сержант, и Марк посмотрел на него. Казалось, тот искренне наслаждается, и Марк возненавидел его за это. Едва минутная стрелка его часов коснулась черной разделяющей линии, он сказал:
— Пошли! — и сержант резко свистнул.
Марк взялся одной рукой за бруствер и легко перепрыгнул через него.
Он побежал вперед, из домов впереди понеслись ружейные выстрелы. Неожиданно Марк понял, что больше не боится.
Это был почти мальчик, с гладкими розовыми щеками и легким золотистым пушком на верхней губе.
Его столкнули с последних ступенек лестницы в подвал, и он оступился и упал.
— Еще один подлый трус, — сказал конвоир, рослый, бородатый, с ружьем через плечо и с красной повязкой на рукаве. — Поймал его, когда он пытался улизнуть в подземный туннель.
Мальчишка встал. Падая, он содрал кожу на коленях и едва не плакал, когда Гарри Фишер остановился перед ним. У Гарри в руках был хлыст из кожи гиппопотама.
— Предатель! — взревел Фишер. Напряжение последних дней непрерывных совещаний и сражений начинало сказываться на нем. В глазах появился дикий фанатичный блеск, движения стали рваными, а голос хриплым и чрезмерно громким.
— Нет, товарищ, клянусь, я не предатель, — жалобно взмолился юноша.
— Значит, трус! — закричал Фишер, большой волосатой рукой сграбастал рубашку на груди парня и разорвал ее до пояса.
— У меня не было ружья, — возражал мальчик.
— Скоро ружей хватит на всех — когда умрут предатели и трусы.
Хлыст, как бритвой, рассек гладкую кожу, полилась яркая алая кровь; парень упал на колени.
Гарри Фишер хлестал его до тех пор, пока слышались крики и стоны; когда в подвале стал слышен только свист хлыста, Гарри, тяжело дыша, весь потный, остановился.
— Унесите его, пусть все товарищи видят, что ждет трусов и предателей.
Забастовщики взяли парня за руки и потащили по лестнице. Его спина была исхлестана, кровь перелилась через пояс и промочила брюки.
Марк кошкой перескочил через заднюю стену крошечного мощеного дворика. У стены стояли ящики с пустыми пивными бутылками, в полуденной жаре тяжело пахло спиртным и гнилыми фруктами.
