пробили десять, сама притворилась, что засыпает.
Мучительно было лежать без движения и мерно дышать, когда она сгорала от возбуждения.
Наконец Анна поняла, что говорит сама с собой, прошлась по маленькой комнате, подбирая и складывая разбросанную одежду Сантэн, потом поцеловала девушку в щеку и погасила фитиль.
Оставшись одна, Сантэн сразу села и испуганно обхватила себя руками. Она ждала.
Хотя развязка встречи с Майклом в ее представлении была совершенно ясна, точный порядок предстоящих действий еще оставался для нее таинственным и туманным. Логика подсказывала, что это не должно существенно отличаться от того, что она много раз наблюдала в поле и на скотном дворе.
Однажды сонным летним полуднем, когда ее внимание привлек легкий шум в неиспользуемом стойле, Сантэн получила тому подтверждение. Она вскарабкалась на чердак и через щель с удивлением наблюдала за Эльзой, кухонной служанкой, и Жаком, конюхом, пока, наконец, ей не пришло в голову, что они играют в петуха и курицу, в жеребца и кобылу.
Потом она много дней думала об этом и стала внимательнее прислушиваться к болтовне служанок. И в конце концов, набравшись храбрости, отправилась с вопросами к Анне.
Все эти изыскания поразили ее множеством противоречий. По словам Анны, процедура была исключительно болезненная и сопровождалась сильным кровотечением и страшными опасностями беременности и хворей. Это противоречило нескрываемому удовольствию, с каким обсуждали эту тему служанки, и смешкам и приглушенным радостным крикам, которые издавала Эльза, лежа на соломе под Жаком.
Сантэн знала, что у нее высокий болевой порог; даже доктор Лебрюн сказал об этом, когда без хлороформа вправил ей вывихнутое предплечье. Ишь ты, даже не пикнула, дивился он. Нет, Сантэн знала, что вытерпит боль не хуже любой деревенской девушки; а кровотечение? Она уже привыкла к месячным. Часто, когда она была уверена, что ее никто не видит, она снимала со спины Нюажа неудобное дамское седло, подтыкала юбку и садилась на жеребца верхом. Прошлой весной, сидя на спине лошади без седла, она подскакала на жеребце к каменной стене, огораживающей северное поле, прыгнула с низкой стороны этой стены и приземлилась на противоположной с высоты семь футов. При приземлении она сильно ударилась о холку Нюажа; острая боль, словно ее ударили ножом, пронзила все тело Сантэн. Она потеряла столько крови, что белые плечи Нюажа стали красными, и так стыдилась, что, несмотря на боль, вымыла лошадь в пруду на краю поля и заковыляла домой, ведя Нюажа за собой.
Нет, ни боль, ни кровь ее не пугали. Ее страх был другого свойства. Она до смерти боялась разочаровать Майкла. Анна предупреждала ее и об этом.
«Потом мужчины всегда теряют интерес к женщине, les cochons»[27] .
«Если Майкл потеряет интерес ко мне, — думала она, — я умру. — И на мгновение заколебалась. — Не пойду. Не стану рисковать».
— Но как не пойти? — прошептала она вслух и почувствовала, что от любви и ожидания тесно в груди. — Я должна. Я просто должна.
С нетерпением она слушала, как в соседней комнате готовится ко сну Анна. И еще ждала, даже когда наступила тишина. Услышав, как церковные часы пробили сперва четверть часа, потом половину, Сантэн наконец вылезла из-под одеяла.
Нашла нижнюю юбку и панталоны, где их положила Анна, просунула одну ногу в штанишки и замерла.
— Зачем? — спросила она себя, захихикала и сбросила панталоны.
Потом застегнула толстую шерстяную юбку для верховой езды и жакет, набросила на голову и плечи темную шаль. Держа обувь в руках, выскользнула в коридор и у двери Анны прислушалась.
Анна негромко, мерно храпела, и Сантэн прошла дальше, в кухню. Села на стул перед огнем, обулась, зажгла фонарь от свечи, которую взяла с печки. Открыла кухонную дверь и вышла. Луна была на ущербе, ее остроносый челн плыл сквозь клочья летящих облаков.
Поспешая по аллее Сантэн шла по поросшей травой обочине, чтобы гравий не скрипел под ногами, и не открывала задвижку фонаря, полагаясь на серебряный свет луны. На севере, на хребте, что-то вдруг ярко сверкнуло; там медленно оседал столб оранжевого света, потом послышался приглушенный ветром грохот разрыва.
Мина! Сантэн на мгновение остановилась, думая, сколько человек сгинуло в этом чудовищном фонтане земли и огня. Это укрепило ее решимость. В мире столько смертей и ненависти и так мало любви! Она должна удержать ее всю, до последней капли.
Наконец она увидела впереди амбар и побежала. Внутри не видно света, и ни следа мотоцикла.
«Он не пришел!» Эта мысль привела ее в отчаяние. Ей хотелось прокричать его имя. Споткнувшись на пороге амбара, она едва не упала.
— Мишель! — Она больше не могла сдерживаться и услышала в своем голосе панику, когда снова позвала: — Мишель!
И открыла задвижку фонаря.
Он шел к ней из темноты амбара. Высокий и широкоплечий, бледное лицо прекрасно в свете фонаря.
— Ох, я думала, ты не придешь.
Он остановился перед ней.
— Ничто, — ответил он негромко, — ничто на свете не могло бы меня удержать.
Они стояли друг перед другом. Сантэн задрала подбородок, чтобы смотреть ему в лицо; они жадно глядели друг на друга, но никто не знал, что делать дальше, как преодолеть последние несколько дюймов между ними, которые кажутся пропастью.
— Никто тебя не видел? — выпалил он.
— Нет, нет. Не думаю.
— Хорошо.
— Мишель…
— Да, Сантэн?
— Наверно, мне не следовало приходить. Может, мне уйти?
Именно это и нужно было сказать: угроза привела Майкла в ужас, и он почти грубо схватил девушку.
— Нет, ни за что, я не хочу, чтобы ты уходила, ни за что.
Она засмеялась — хриплым, задыхающимся смехом; он притянул ее к себе и хотел поцеловать, но попытка оказалась неудачной. Они столкнулись носами, потом в спешке ударились зубами, прежде чем отыскали губы друг друга. Однако, найдя их, Майкл обнаружил, что губы у Сантэн горячие и мягкие, а рот внутри шелковистый и на вкус как спелое яблоко. Шаль сползла с ее головы, едва не задушив обоих, и они отпрянули друг от друга, задыхаясь и возбужденно смеясь.
— Пуговицы, — прошептала она. — Мне больно от твоих пуговиц. И я замерзла.
И она деланно задрожала.
— Прости.
Он взял из рук у Сантэн фонарь и отвел ее в глубину амбара. Потом вернул фонарь, и в его свете она увидела, что он устроил между тюками гнездо из мягкой соломы и выстлал его серыми армейскими одеялами.
— Я возвращался за ними в свою палатку, — объяснил он, осторожно поставив фонарь и снова нетерпеливо поворачиваясь к ней.
— Attends[28]! — Она использовала привычную форму обращения, чтобы сдержать его, и расстегнула его портупею. — Я буду вся в синяках.
Майкл отшвырнул ремень и снова обнял ее. На этот раз они быстро отыскали губы и вцепились друг в друга.
Волны чувства накатывались на Сантэн, такие мощные, что она ощутила слабость, у нее закружилась голова. Ноги у нее подкосились. Майкл обнимал ее, осыпая поцелуями ее рот, глаза и горло; она пыталась отвечать тем же, но ей хотелось, чтобы он скорее лег с ней на одеяла. Она сознательно расслабила ноги, упала и потянула его за собой; она свалилась на выложенное одеялами гнездо в соломе, а он упал
