хватило бы одного удачного выстрела, чтобы пробить тонкую обшивку подводной лодки.
— Слушай! — резко приказал Курт, поворачивая голову, чтобы уловить звуки, слабо пробивающиеся сквозь шум волн.
— Я ничего не слышу.
— Стоп машина! — приказал Курт, и дрожь и гул дизелей прекратились. Теперь они могли слышать яснее.
— Голоса! — прошептал Хорстхаузен.
Ветер донес до них жалобный хор. Крики и вопли людей, попавших в беду, усиливающиеся и ослабевающие по капризу ветра; резкие пронзительные крики, когда кто-нибудь падал и прыгал с палубы.
— Корабль сильно накренился.
Теперь они были достаточно близко, чтобы видеть на фоне звезд корпус.
— Он погружается носом.
В темноте поднялся высокий столб пара.
— Тонет, быстро, очень быстро.
Слышался треск корпуса, который, корежа обшивку, разрывала вода.
— Встаньте к прожектору! — приказал Курт, и Хорстхаузен удивленно посмотрел на него.
— Вы слышали мой приказ?
Хорстхаузен опомнился.
Все инстинкты подводника восставали против такого откровенного представления себя врагу, но лейтенант прошел к прожектору на крыле лодки.
— Включить прожектор! — поторопил Курт, видя, что лейтенант колеблется, и через полмили бурного моря и темноты пролег длинный белый луч. Он ударил в корпус корабля и отразился ослепительной белизной.
Курт пролетел через мостик к прожектору и оттолкнул от него лейтенанта. Ухватившись за рукояти, он водил лучом вверх и вниз, заслонив глаза от ослепительного отражения света от корабельной окраски; он отчаянно искал и вдруг застыл, его пальцы, словно когти, впились в рукояти.
В свете прожектора был виден правильный круг, а в нем были раскинуты, как руки распятого, боковины огромного красного креста.
— Матерь всемогущего Господа, — прошептал Курт, — что я наделал?
Он в ужасе медленно вел лучом прожектора вдоль борта. Палубы белого корабля сильно накренились, он видел на них группы людей, которые сползали, пытаясь добраться до шлюпок, висящих на шлюпбалках. Некоторые тащили носилки или вели спотыкающиеся фигуры в длинных синих госпитальных халатах, и их крики и мольбы звучали вразнобой, словно птичий базар гомонил на закате.
На глазах у Курта корабль неожиданно накренился вперед, и люди заскользили по палубам, сгрудившись у поручней. Потом поодиночке и группами посыпались за борт.
Одна из спускаемых шлюпок сорвалась, упала в воду и сразу перевернулась. С верхних палуб продолжали падать люди, капитан слышал сквозь шум ветра их слабые крики и видел небольшие всплески пены, когда несчастные падали в воду.
— Что нам делать? — прошептал рядом с Куртом Хорстхаузен, глядя вдоль прожекторного луча; лицо его от ужаса было бледно и перекошено.
Курт выключил прожектор. Темнота после яркого света ошеломляла.
— Ничего, — сказал он в темноте. — Мы ничего не можем сделать.
Он повернулся и пошел к люку.
Добравшись до низа лестницы, он уже овладел собой, и голос его, когда он отдавал приказы, звучал ровно, с тяжкой мертвенностью.
— Впередсмотрящие — на мостик. Скорость двенадцать узлов, новый курс сто пятьдесят градусов.
Лодка поворачивала прочь от тонущего корабля, а Курт все стоял, широко расставив ноги, борясь со жгучим желанием вскинуть руки и зажать ладонями уши. Он знал, что не сможет избавиться от криков и воплей, которые эхом отдавались в голове. Что никогда не сумеет скрыться от них и что услышит их опять, в свой смертный час.
— Занять места согласно боевому расписанию. — Глаза его смотрели безжизненно, восковое лицо было мокрым от брызг и пота. — Продолжаем обычное патрулирование.
Сантэн сидела в ногах нижней койки в своей любимой палате палубы «С». На коленях у нее лежала раскрытая книга.
Это была одна из самых больших палат, на восемь коек, а все молодые люди на койках — с ранениями позвоночника. Ни один из них больше никогда не будет ходить. Словно бросая вызов судьбе, они были самыми шумными, веселыми и своевольными пациентами на «Протеа Касл».
Каждый вечер в течение часа перед ужином Сантэн читала им. Вернее, таково было ее намерение. Обычно требовалось всего несколько минут, чтобы мнение автора вызвало оживленное обсуждение, которое прекращалось только с сигналом к ужину.
Сантэн эти встречи нравились не меньше, чем пациентам, и она всегда выбирала книгу по теме, о которой хотела узнать больше; это неизменно оказывались книги об Африке.
В этот вечер она взяла второй том труда французского автора Левайяна «Путешествие в глубь Африки» и переводила с листа описание охоты на гиппопотама, за чем слушатели с жадностью следили, пока Сантэн не дошла до следующего места: «Самка животного была освежевана и разделана на месте. Я приказал принести чашку, которую наполнил молоком самки. Оно показалось мне значительно менее неприятным, чем молоко слонихи, и на следующий день почти полностью превратилось в сливки. Они имели привкус тины и мерзкий запах, вызывавший отвращение, но, добавленные в кофе, были даже приятны».
С коек послышались брезгливые возгласы.
— Боже милостивый! — воскликнул кто-то. — Эти французы! Всякий, кто пьет молоко гиппопотама и ест лягушек…
В ту же минуту все напустились на него.
— Солнышко — француженка! Пес ты эдакий! Извиняйся сейчас же! — И через каюту в обидчика, словно снаряды, полетели подушки.
Смеясь, Сантэн вскочила, чтобы восстановить порядок, но в это время палуба под ее ногами дернулась, девушку швырнуло обратно на койку, а корабль потряс мощный взрыв.
Сантэн с трудом поднялась и снова была сбита с ног толчком из-за нового взрыва, более сильного, чем первый.
— Что происходит? — закричала она, но третий взрыв погрузил их во тьму и швырнул Сантэн с койки на пол. В полнейшей темноте кто-то свалился на нее сверху, пригвоздив к полу и запутав в постельном белье.
Она почувствовала, что задыхается, и снова вскрикнула. Корабль звенел от криков и воплей.
— Пустите!
Сантэн с трудом высвободилась, подползла к выходу и, держась за стенку, встала. Разверзшийся вокруг ад, поток тел во тьме, крики и бессмысленные приказы, неожиданный страшный наклон палубы — все внушало ужас. Она попыталась отстраниться от невидимого тела, налетевшего на нее, и стала пробираться по длинному узкому коридору.
В темноте загремели колокола тревоги — резкий, бьющий по нервам звук, который только добавлял смятения, и кто-то закричал:
— Корабль тонет, его покидают! Здесь, внизу, мы в ловушке!
Все бросились к трапу, и Сантэн почувствовала, что ее уносит. Она старалась удержаться на ногах, потому что знала: если упадет, ее затопчут, и инстинктивно пыталась защитить живот, но ее с такой силой отбросило к переборке, что у нее лязгнули зубы и она прикусила язык. Падая, Сантэн ощутила во рту металлический вкус крови; выставив вперед руки, она ухватилась за поручень и повисла, держась что есть сил. И вскарабкалась по лестнице, всхлипывая от усилий, которые требовались, чтобы не упасть под
