животным. Он пританцовывал на выпрямленных ногах и постукивал пальцами по спине, и движения его были столь точными, что казалось, охотник превратился в быстроногую маленькую антилопу. Женщин разобрал такой смех, что они в обнимку повалились на землю. Это веселье длилось долго и помогло перенести бремя полуденного солнца, когда далекие холмы давно исчезли в тепловой дымке.
На долгие часы привалов в разгар дня О’ва стал уединяться, и Сантэн привыкла видеть, как он сидит, скрестив ноги, под соседней зонтичной акацией, держа на коленях шкуру сернобыка и положив на нее складной нож. Шкуру эту, тщательно сложив, он во время переходов носил на голове, и когда Сантэн однажды попыталась ее рассмотреть, так взволновался, что девушка постаралась его успокоить:
— Я не хотела вреда, старый дедушка.
Но в ней проснулось любопытство.
Старик — искусный мастер — обычно с радостью демонстрировал свои изделия. Он не возражал, когда она наблюдала, как он сдирал со ствола вельвичии гибкую желто-бурую кору, а затем сворачивал из нее колчан для запасных стрел, украшая его рисунками птиц и зверей, выжженными на коре угольками из костра.
Он показывал ей, как делать из кости наконечники для стрел, старательно обтачивая их о плоский камень, и Сантэн поразило, какими острыми получаются края и кончик. Он даже взял с собой Сантэн, когда отправился на поиски личинок, из которых готовил яд, тот самый, что свалил сернобыка и способен за несколько часов убить человека. Она помогала рыть землю под особым видом кустарника и выбирать коричневые капсулы, похожие по форме на шарики и бывшие на самом деле куколками, в которых развивались жирные, белые личинки жуков diamphidia.
Обращаясь с насекомыми с предельной осторожностью, потому что ничтожное количество их сока, проникшее в организм через царапину на коже, приводит к небыстрой, но неизбежной смерти, О’ва размял их, превратив в пасту, добавил для густоты сок дикой сансевьеры, а потом смазал наконечники стрел этой вязкой смесью. Из той же сансевьеры он вытягивал крепкие волокна, сплетал в прочные жгуты и привязывал ими наконечники к древку стрел.
Он даже позволял Сантэн наблюдать, как вытачивает примитивную, величиной с карандаш, флейту, из которой извлекал во время танца резкие звуки, или смотреть, как вырезает украшения на метательной дубинке, которой сбивал взмывавшую в воздух куропатку, так что во все стороны летели ее красивые пушистые перья, или пристукивал зеленоголовую ящерку, прятавшуюся в верблюжьих колючках. Но когда он трудился над шкурой, то отходил на приличное расстояние и работал в одиночестве.
Песчаная река, по которой они так долго шли, наконец сделала ряд крутых изгибов — так издыхает в судорогах змея — и неожиданно закончилась сухой котловиной, столь обширной, что деревья на противоположной стороне казались темной чертой на горизонте. Поверхность котловины белела кристаллами выпарившейся соли.
На отражение солнца в этих кристаллах было больно смотреть, оно окрашивало небо в цвет светлого серебра. Бушмены называли котловину Большое Белое Место.
На крутом берегу котловины соорудили шалаш, гораздо более прочный, чем все предыдущие; у него был вид постоянного жилища. Оба бушмена неторопливо занялись обустройством лагеря, хотя держались так, словно все время чего-то ждали. Сантэн это заметила и спросила:
— Почему мы здесь остановились, Х’ани?
С каждым днем она вела себя все нетерпеливее и беспокойнее.
— Ждем перехода, — вот все, что ответила старуха.
— Перехода куда? Куда мы идем? — не отставала Сантэн, но Х’ани отвечала уклончиво, описывала широкую дугу, показывая на восток, и произносила название, которое Сантэн могла перевести только как «место, где ничто не должно умирать».
В ее округлившемся животе быстро рос ребенок.
Иногда ей становилось трудно дышать и почти невозможно удобно улечься на голой земле. В своем маленьком убежище от солнца она устраивала подстилку из мягкой пустынной травы, и это забавляло стариков. Для них голая земля была привычной постелью, а подушками служили их собственные плечи.
Сантэн лежала в своем гнездышке и пыталась подсчитать, сколько дней и месяцев прошло с тех пор, как они с Мишелем были вместе, но время странным образом стерлось из ее памяти. Она знала только, что срок уже близко. Это же подтвердила и Х’ани, ощупав ее мягкими, опытными руками.
— Ребенок поднялся высоко и старается освободиться. Это будет мальчик, Нэм Дитя, — пообещала она и повела Сантэн в пустыню собирать особые травы, которые понадобятся при родах.
В отличие от многих племен каменного века люди племени сан прекрасно осознавали, как происходит деторождение, и рассматривали совокупление не как отдельный случайный акт, а как первый шаг на долгом пути к появлению на свет.
— Где отец твоего растущего младенца, Нэм Дитя? — спросила Х’ани и, увидев слезы на глазах Сантэн, сама же негромко ответила: — Умер в северных землях на краю света. Разве не так?
— Откуда ты знаешь, что я с севера? — спросила Сантэн, радуясь возможности уйти от болезненных воспоминаний о Мишеле.
— Ты большая, больше любого человека племени сан, — объяснила Х’ани. — Поэтому ты должна быть из богатой земли, где жить легко, из земли хороших дождей и изобилия пищи. — Для старой женщины вода была сама жизнь. — Дожди приходят с севера, значит, ты тоже с севера.
Заинтересованная такой логикой, Сантэн улыбнулась.
— А откуда ты знаешь, что я издалека?
— У тебя белая кожа, она не потемнела, как у людей племени сан. Здесь, в центре мира, солнце стоит прямо над головой, оно никогда не уходит на север или на юг, а на западе и востоке стоит низко и светит неярко. Значит, ты из таких далеких мест, где солнцу не хватает тепла и силы, чтобы сделать твою кожу темной.
— А ты знаешь таких же людей, как я, Х’ани, больших людей со светлой кожей? Ты видела когда- нибудь таких людей? — нетерпеливо спросила Сантэн и, заметив, что взгляд бушменки изменился, схватила ее за руку. — Расскажи, мудрая старая бабушка, где ты видела таких людей, как я? В какой это было стороне и далеко ли отсюда? Я смогу до них добраться? Пожалуйста, скажи.
Глаза Х’ани затуманились; старуха извлекла из носа комок слизи и принялась внимательно его разглядывать.
— Расскажи, Х’ани.
Сантэн умоляюще взяла ее за руку.
— Я слышала, как об этом говорили старики, — неохотно призналась Х’ани, — но сама таких людей никогда не видела и не знаю, где их найти.
Сантэн поняла, что она лжет. А Х’ани, внезапно ожесточившись, продолжала:
— Они свирепы, как львы, и опасны, как скорпионы, и люди племени сан прячутся от них…
Она возбужденно вскочила, схватила свою сумку и палку для копания, торопливо ушла из лагеря и не возвращалась до самого заката.
Ночью, когда Сантэн свернулась на своей травяной постели, Х’ани прошептала О’ва:
— Дитя тоскует по своему народу.
— Я видел, как она печально смотрит на юг, — согласился О’ва.
— Сколько дней пути до земли бледных великанов? — с неохотой спросила Х’ани. — Как далеко идти до ее клана?
— Меньше одной луны, — проворчал О’ва, и оба надолго замолчали, не отрывая взглядов от завораживающей игры голубоватых языков пламени костра.
— Я хочу еще раз услышать плач ребенка, прежде чем умру, — сказала наконец Х’ани. О’ва кивнул в ответ, а потом оба повернули свои маленькие худые лица на восток. Они смотрели в темноту, туда, где было Место Вечной Жизни.
Однажды, застав в пустыне коленопреклоненную Сантэн за одинокой молитвой, Х’ани спросила:
— С кем ты разговариваешь, Нэм Дитя?
Сантэн растерялась, потому что, хотя язык племени сан чрезвычайно богат и сложен в том, что
