кухонный стол бутылку.
Боженко откашлялся и расправил усы — в стороны и вниз.
— Политура? — с видом знатока подмигнул он, взглянув на бутылку с желтоватой жидкостью. — Или лак-шеллак?
Доктор Драгомирецкий сразу же отставил бутылку:
— Политуры, значит, не употребляешь?
В глазах у Боженко отразилась тревога, и он еще раз кашлянул:
— Я к тому, что если политура, так надо сперва через ржаные сухари. Ну а если с шеллаком, то непременно через березовой уголь из противогаза и капельку кислоты для реакции. В этом уж нам, плотникам, можно поверить…
Глаза доктора Драгомирецкого засветились триумфом:
— Спиритус вини ректификатус! Из аптеки Александровской больницы. В этом уж нам, медикам, можешь довериться!
Боженко крякнул:
— А почему — желтый?
— Настоян на корне калгана! Тибетский корень жизни!
— Сурьезно!
Боженко был потрясен: чистого спирта он не брал в рот с довоенных времен. Конечно, он очень спешил, но почему не опрокинуть на дорогу чарочку? Тем паче, что рюмки доктор выставил как наперстки: ох уж эти мне интеллигенты!.. Боженко сам взял бутылку и решительно налил по края.
Доктор Драгомирецкий выглянул в окно, неодобрительно покачал головой: юнкера еще во всех дворах, — и поставил на стол соленые огурцы.
Затем друзья юных лет подняли рюмки.
— Я очень рад, — прочувствованно начал доктор Драгомирецкий, явно нацеливаясь на тост, — что ты не забыл как мы бежали в Америку охотиться на бизонов и снимать скальпы с индейцев.
Боженко выпил и крякнул так, что доктор бросил испуганный взгляд на окно, за которым шныряли по улице юнкера, со стуком поставил пустую рюмку на стол и сердито сказал:
— Брехня!.. Мы вовсе бежали к бурам в Трансвааль освобождать их от англичан!
— Верно! — сразу согласился доктор. — Сперва мы думали в Америку, а потом решили в Трансвааль. А помнишь…
— Твое здоровье! — сказал Боженко. Он налил себе еще.
Доктор чокнулся с ним, отпил немножко и сразу закусил огурцом.
— Прекрасная была жизнь: все ясно, все понятно. — Он тяжело вздохнул. — А теперь, братец ты мой, дочь у меня говорит, что нет ничего важнее на свете, чем ненька Украина, сын, напротив, ненавидит сепаратистов, а второй сын… — доктор прикусил язык.
— А у тебя и второй сын есть? — спросил Боженко, хрустя огурцом.
— Есть… собственно, знаешь, вообще… — доктор поспешил перевести разговор на другое. — Ну а ты что делаешь? У тебя какая профессия?
— Плотник, я ж тебе говорил. — Боженко опять протянул руку к бутылке. — Водички этой тебе не жалко?
— Что ты, что ты! — замахал руками Гервасий Аникеевич. — Пей на здоровье! Такая встреча!
— Ну а, ты?
— Спасибо. Я — по маленькой…
— Я не о том. Спрашиваю — ты-то сам за кого? За неньку, против неньки, кому сочувствуешь?
— Да я, понимаешь… ничего не понимаю…
Боженко посмотрел на калгановку против света — она переливалась чистым янтарем: ну и забориста! Потом осторожно поставил рюмку на стол.
— Н-да, брат доктор, темный, выходит, ты человек! И чему вас только в этих университетах- факультетах учат? Клистиры ставить? А? Спрашиваю, чему вас учат? Предметы какие проходите?
— Ну, анатомию, диагностику, фармакопею…
— Вот и вышел из тебя, брат… фармакопей!
Боженко выпил третий наперсток и разгладил усы. Он, конечно, спешил, но оставить так темного человека, а тем паче интеллигента, он не мог. Темного человека надо просветить. Да и друг детских лет к тому же. Тем более, если принять во внимание, что друг этот только что его спас. После третьей рюмки Боженко всегда чувствовал прилив красноречия.
— А ну, глянь-ка, можно уже идти?
Доктор сбегал на балкон и вернулся с неутешительными известиями: юнкера оцепили квартал, обыскивают дворы Брыля и Колиберды. Ай-яй-яй! Неотесанные люди, конечно, сколько от них доктору беспокойства, а ведь вот, жалко — не сочли бы эти грубияны-юнкера их за большевиков! После двадцати граммов спирта у доктора слегка шумело в голове.
Боженко с досады крякнул и подлил доктору.
— Так вот, послушай меня, фармакопей! Бежали мы с тобой или не бежали воевать с англичанами и освобождать буров?
Гервасий Аникеевич выпил.
— Бежали.
— Ну так теперь самое время воевать и против буров!
— Я не поеду! — категорически отказался доктор. — Ты как знаешь, а я не поеду. Я против войны.
— Я тоже. Но ведь теперь надо кафров освобождать: сукины сыны буры вместе с англичанами эксплуатируют теперь кафров.
— Бедные кафры! — доктор подлил Боженко. — Выпьем за кафров!
— Выпить можно! — Они выпили и потянулись к огурцам. — Да только никуда ездить не надо! — заговорил Боженко несколько громче, чем прежде. — Потому что кафр — вот хотя бы я!
— Ты — кафр? — доктор был шокирован. Конечно, бедный Василёк так и не вышел в люди, остался простым плотником, но… — Нет, нет, ты не кафр!
— Кафр! — Боженко ударил кулакам по столу. Спирт просветил его, и теперь он все видел насквозь. — И ты меня освобождай, пожалуйста! Освобождай меня вместе со мной, слышишь! Чтоб не было кафров, чтоб не было никакого империализма и вообще эксплуатации человека человеком. Дошло?
Словом, Василий Назарович — слегка непослушным языком, но с полной ясностью мысли, потому что после чарки у него всегда прояснялось в голове, — прочитал другу юных лет лекцию по теории классовой борьбы. Лекция построена была на критике позиций обоих упомянутых доктором детей — и дочки с ее Центральной радой, и сына с его Временным правительством, а также и самого доктора, который ничего не понимал и ничему не сочувствовал. Бурам, доказывал Боженко, надо помочь освободиться от англичан, но при этом надо позаботиться, чтоб сами они не угнетали кафров. Потому-то лучше всего начинать сразу с освобождения кафров во всех странах. А интересы пролетариев всех стран отстаивает партия большевиков. Вот поэтому английский и всякий другой империализм, а с ними и буры-буржуи или там наши капиталисты и живоглоты из Временного правительства и Центральной рады и нападают сейчас на большевиков.
— Вот ты и соображай, фармакопей, ехать ли нам в Трансвааль или здесь освобождать пролетариат и крестьян от эксплуататоров!.. А ну пойди глянь: нельзя ли мне уже пройти?
Доктор побежал на балкон и скоро вернулся: юнкера покончили с облавой и ушли. Боженко сразу вскочил:
— Заболтались мы тут с тобой! Очень было приятно: двадцать пять лет, девяносто шесть градусов!..
Доктор Драгомирецкий остановил Боженко:
— Слушай, Василёк, а ты — большевик?
— Большевик. Бывай! Спешу. Я еще к тебе загляну: побеседуем по-хорошему. — Уходя, Боженко вспомнил: — А про третьего-то ты мне не сказал. Где же твой третий? Тоже большевиков ловит?
Доктор Драгомирецкий заколебался. Но ведь большевики — он хорошо знал — против войны, значит, можно не опасаться. Да и шестьдесят граммов спирта сделали свое дело.
