боевой работой частей и лично сбитые 8 самолетов противника тов. Федоров награжден орденом Отечественной войны 1-й степени в 1942 г. и орденом Александра Невского в мае 1943 г.
Имея личную нескромность и пристрастие к правительственным наградам, не удовлетворяясь уже полученными двумя орденами, тов. Федоров стал на путь вымогательства и очковтирательства, приписывая себе несуществующие боевые заслуги (15 лично сбитых и 3 подбитых самолета противника). В результате настоятельных требований полковника Федорова командиром 6-го ИАК был представлен наградной лист на присвоение звание Героя Советского Союза полковнику Федорову. При рассмотрении наградного материала в январе 1944 г. в представлении мною было отказано.
В феврале месяце 1944 г. командир 6-го ИАК вторично представил наградной лист с приложением справок о сбитых самолета противника. Рассматривая наградной лист и приложенные к нему справки, у меня возникло сомнение в правильности последних, т.е. не выданы ли справки на одни и те же сбитые самолеты, только разными частями и лицами. Запросив командующего 3-й Воздушной армией по существу этого вопроса, я получил ответ, как и предполагал ранее, что полковник Федоров проявил исключительную нечестность и очковтирательство, приписав себе дважды одни и те же самолеты, сбитые им.
За недостойное поведение старшего офицера, выразившееся в вымогательстве и очковтирательстве, а также неудовлетворительную работу как командира дивизии — ходатайствую о снятии полковника Федорова с занимаемой должности и о назначении с понижением».
5
Герой Советского Союза А. А. Щербаков в своей статье опровергает астрономические цифры сбитых самолетов (200 и 300) асов люфтваффе. В частности, он пишет: «...мы знаем, как велся подсчет «сбитых» самолетов в люфтваффе. Для утверждения победы требовались следующие условия:
— доклад летчика, сбившего самолет;
— подтверждение сбитая участником боя;
— рекомендация командира эскадрильи (штаффель-капитан);
— пленка фотокинопулемета, запечатлевшая попадание в самолет противника;
— подтверждение наземных свидетелей, видевших воздушный бой, или обнаружение обломков упавшего сбитого самолета.
Предлагаю проанализировать, насколько возможно было выполнить эти требования в период боевых действий. Поясню, что автор этих строк за время пребывания на фронте асом не стал, но суть и особенности воздушного боя второй половины войны понял достаточно хорошо. Итак, по пунктам.
Мог ли летчик, прицельно обстрелявший самолет противника, быть уверенным, что он его сбил, что тот не сумеет вернуться из боя? Мог, но не всегда. Воздушные бои чаще всегда были групповыми. Летчик после удачной атаки не будет сопровождать свою жертву до земли, как это делалось в Первую мировую войну. Наблюдая только за обстрелянным противником и теряя при этом высоту, летчик из победителя может сразу же превратиться в жертву, так как в воздухе есть и другие вражеские самолеты, которые могут атаковать его. После удачной атаки нужно энергичным маневром с набором высоты искать следующую цель или уходить из-под возможного удара сзади. Наши самолеты Ил-2, ЛаГГ-3, Ла-5, Ла-7 были очень живучими и часто, получив в бою пробоины, благополучно возвращались на свой аэродром, а после небольшого ремонта снова вылетали в бой.
Сколько таких удачно обстрелянных, но не сбитых самолетов оказалось в личных счетах немецких летчиков истребителей? Наверно, немало.
Мог ли ведомый уверенно подтвердить победу своего ведомого? Мог, но далеко не всегда. Задача ведомого — прикрывать своего ведущего от атак сзади. Поэтому он большую часть своего внимания уделяет задней полусфере командира и меньше его способен оценивать результаты атаки. В данных рассуждениях я исключаю возможность заведомых приписок и ложных заявок. Однако в случаях сомнительных летчик, вероятно, будет трактовать сомнения в свою пользу.
Третий пункт — рекомендации командира эскадрильи — имеет чисто формальное значение. Это учет докладов участников боя.
Следующий пункт — пленка фотокинопулемета. В наших ВВС фотокинопулеметы были на американских истребителях «Аэрокобра Р-9». Были американские фотокинопулеметы наЛа-7 нашего полка. Их возможности и разрешающая способность хорошо нам известны. Эти аппараты фиксировали только выстрел в направлении противника. Киноаппарат снимает, пока стреляет пушка и пулеметы. Но результаты попадания появляются не мгновенно. Обычно следы разрушения появляются позже, когда нападающий кончил стрельбу и отвернул от цели. В архивах нашего полка сохранился кадр ФКП, сделанный Иваном Кожедубом. Он стрелял по Фокке-Вульф-190 с предельно малой дистанции.
Сбитие подтвердили наземные войска. Но никаких следов попадания на пленке нет. Случаи, когда на пленке ФКП видны значительные разрушения конструкции, были очень редки. При тысячах сбитых самолетов убедительных кадров ФКП во всем мире наберется не многим более десятка, и они использованы во всех кинохрониках.
В книгах Толивера и Констебля приведено несколько кадров. Среди них есть и весьма сомнительные, но ни один из них не принадлежит ни Хартману, ни Баркхорну, ни другим известным асам.
Наиболее надежными подтверждениями сбития самолета являются обнаружение упавшего самолета и сообщение наземных очевидцев. Однако очевидцы могли быть только тогда, когда воздушный бой происходил над расположением наземных войск. Если же самолет был сбит при свободной охоте, то подтвердить сбитие, как правило, было некому. Начиная с конца 1942 г. немецкие войска только отступали, и все сбитые ими самолеты над линией и за линией фронта вскоре оказывались в нашем тылу, и, естественно, всякое подтверждение для немецких летчиков исключалось. Так какая же часть в победных списках немецких асов является достоверной?
Сопоставление наших потерь с немецкими заявками на сбитие в отдельных операциях говорит, что немцы завышали свои победы в два-три раза. В общем, немецкие заявки на сбитие — это более или менее обоснованные предположения о возможности сбития, но не реальные факты...»
По поводу надежного подтверждения сбития самолета мне бы хотелось привести один пример. Весной 1942 г. в публикации полковника Ларюшкина («Вестник воздушного флота») было обращено внимание на тактику немецкого одиночного самолета-истребителя. А проще говоря — «охотника».
Для него на Ме-109 (последних серий) или на Хе-113 отводился район действия на советской территории шириной 20–25 км и глубиной до 30–35 км. Этот район выбирался вблизи линейных ориентиров, на путях движения советских боевых, транспортных и самолетов связи.
Полет «охотника» происходил на малых высотах, не выше 50 м, на максимальной скорости, ломаным курсом на 15–20° в разные стороны с целью создания условий хорошего наблюдения за воздухом, предохранения от нашего наземного огня и от внезапной атаки советских истребителей.
«Охотник» обходил населенные пункты, нолетал в пределах видимости характерных линейных ориентиров, по которым проходят вероятные пути полетов советских самолетов.
Наиболее интенсивно немецкие «охотники» работали с 10 до 16 часов, поджидая в это время самолеты, возвращающиеся с боевых заданий или потерявшие ориентировку. Оживленнее они работали в облачные дни, скрываясь и маскируясь облачностью, тем самым увеличивая возможности внезапной атаки.
Тактика нападения на оторвавшийся от группы советский самолет (на дистанцию 300 м и больше, летящий на высоте не выше 800–1000 м) была рассчитана на скрытное сближение с целью на короткую дистанцию (до 50–100 м) и меткую стрельбу до полного поражения. Причем если советский самолет вдруг маневрировал, то «охотник», не вступая в бой, отходил в сторону на дистанцию до 700–800 м, но не бросал, а преследовал, следуя позади.
В солнечные дни «охотник» заходил со стороны солнца, прикрываясь складками местности. Свою жертву порою преследовал до самого аэродрома, стараясь атаковать в момент захода на посадку.
