Телом она, кстати, показалась ему гораздо умеренней и привлекательней подруги, а сокровенная выпушка была сведена у нее до узенькой полосочки, наподобие муравьиной тропки. Впрочем, это все, что успел рассмотреть на скаку ошарашенный Кокотов. От волнения он даже сначала не мог попасть к себе в номер - ключ в замочную скважину никак не вставлялся. Наконец, автор «Каньона измены» сумел-таки открыть дверь, ввалился в комнату, заперся изнутри и без сил упал на кровать. Когда грохот сердца немного стих и до сознания стали доходить иные звуки, бедный писатель услышал за стеной смех: там явно потешались над его нелепым, постыдным бегством. Он старательно законопатил уши специальными гуттаперчевыми заглушками, прихваченными с какого-то авиарейса, и постарался уснуть. Но долго еще ворочался, невольно воображая, что бы произошло, если б он не сбежал, а остался у Жарынина с этими двумя бухгалтершами…
Наконец Кокотов затих, и ему приснилось, как он, молодой, стройный, совершенно голый и готовый к немедленной любви, стоит почему-то в Третьяковской галерее, в зале Врубеля, напротив панно «Принцесса Грёза». Стоит, окруженный толпой изумленных экскурсантов… Некоторое время они с интересом смотрят на этот вызывающий натурализм, характерный более для выставок актуального искусства, нежели для классического шедеврохранилища, обмениваются впечатлениями, даже хихикают. Но тут вдруг страшно возбуждается старенькая экскурсоводша, одетая в какую-то пестрядь, явно купленную в прикладной секции художественного салона еще при советской власти. Она возмущается и орет внезапным басом, стуча от негодования сухим кулачком по стене с такой нечеловеческой силой, что картины подпрыгивают, раскачиваются и бьются золочеными рамами друг о друга: бум, бум, бум!
21. Ошибка Пат Сэлендж
Кокотов проснулся. Прямо перед ним, на стуле, лежали его ручные часы, похожие на уползающую садовую улитку, которая вместо обычной витой раковины тащит на себе почему-то римский циферблат.
«Бог ты мой! Начало одиннадцатого!» - изумился он и тут же услышал доносившиеся из прихожей мощные удары: бум, бум, бум!
Обжигаясь пятками о холодный пол, он вскочил с постели, рванул в прихожую и отпер дверь. На пороге стоял Жарынин, омерзительно бодрый и отвратительно довольный жизнью. В его насмешливых глазах не было даже и тени смущения по поводу давешнего декаданса. Напротив, он смотрел на писателя строго, так, словно тот бежал вечор не от фривольных бухгалтерш, не от свального греха, а от выполнения своих непосредственных соавторских обязанностей.
– Мы проспали завтрак! - сурово сообщил он и приказал: - Одевайтесь! Может, что-то еще и осталось.
– Сейчас, - отозвался Кокотов и метнулся, конфузясь, в комнату.
После вчерашнего ему было неловко стоять перед Жарыниным в длинных полосатых трусах и застиранной майке с трудно читаемой надписью: «VIII региональная научно-практическая конференция учителей-методистов».
– Экий вы, однако! - с досадой молвил тот и отвернулся, словно поняв трепетную душу Андрея Львовича. - Жду вас в оранжерее.
…Пищеблок был пуст, лишь официантки, гулко стуча тарелками и противно скрежеща вилками, собирали со столов грязную посуду и тележками свозили ее на мойку. Из насельников оставался только некогда знаменитый тенор Угаров, неподвижно уткнувшийся лицом в стол. Жарынин со скорбной вопросительностью посмотрел на монументальную Евгению Ивановну, стоявшую в дверях своей стеклянной кабинки.
– Мы тоже сначала подумали! - добродушно сообщила она. - Слава богу, просто уснул. Старенький… Идите - там накрыто.
– Спасибо!
– Это даже хорошо, что вы опоздали, - вдогонку добавила она. - Жуков-то-Хаит совсем озверел. Наверное, скоро перекоробится…
Стол уже убрали, оставив припозднившимся соавторам две тарелки отвердевшей каши и два располовиненных яйца, облагороженных каплями майонеза. Яйца были такие мелкие, словно снесла их не курица, а голубица. Зато Ян Казимирович сердечно позаботился о младших коллегах, гостеприимно оставив открытой банку с морской капустой.
– Смотрите! - удивился Кокотов.
На том месте, где обычно сидел Жуков-Хаит, обнаружились слова, написанные, точнее сказать, насыпанные хлебными крошками:
РОССИЯ, РУСЬ, ХРАНИ СЕБЯ, ХРА Видимо, для окончания замысла не хватило расходных материалов. И точно: хлебница оказалась пуста.
– Татьяна! - гаркнул Жарынин.
Все официантки мгновенно оглянулись на него, словно их тоже звали Татьянами, но потом, спохватившись, вновь занялись грязной посудой. Вскоре появилась и Татьяна, неся на подносе хлеб и две порции бигоса: в тушеной капусте едва различались несколько кусочков колбасы воспаленно красного цвета.
– Видели, что вытворяет? - Она кивнула на артефакт. - Специально не убирала, чтоб вы убедились!
– Обострение? - скорбно спросил Жарынин.
– Жуть! Скоро перекоробится… - кивнула Татьяна, смахнула крошки полотенцем в передничек и ушла.
– Что значит «перекоробится»? - глядя ей вслед, поинтересовался Кокотов.
– Сами увидите.
– Вы мне обещали рассказать про Жукова-Хаита!
– Это грустная история. Стоит ли начинать с нее день? - Режиссер в задумчивости проделал ложкой отверстие в затвердевшей каше.
– Стоит.
– Нет. Это выбьет вас из рабочего состояния.
– Ах, значит, вы заботитесь о моем рабочем состоянии! - воскликнул Кокотов, растратив недельный запас сарказма.
– Конечно забочусь! - ответил режиссер так, словно вчера ничего не случилось. - Давайте-ка я лучше дорасскажу вам про Пат Сэлендж!
– Ну, дорасскажите! - неохотно согласился Кокотов.
– Вы помните, на чем я остановился?
– Конечно. Пат выбирала знаменитую женщину, чей чувственный опыт…
– Коллега, будьте проще! Она выбирала оргазм. Ей предложили на выбор: Клеопатру, Маргариту Наваррскую, мадам Помпадур, Екатерину Великую, леди Гамильтон, Сару Бернар, Мерилин Монро, Любовь Орлову, принцессу Диану, Лилю Брик… Но она выбрала… Кого?
– Не знаю.
– Думайте!
– Монику Левински?
– Вы бы еще Хилари Клинтон назвали! Выбрала она, конечно же, Мерилин Монро!
– Да, действительно, как же я не догадался! И что?
– А вот что! Наша Пат, расплатившись, благоговейно приняла из рук топ-менеджера маленькую бархатную коробочку, в каких дарят любимым бриллиантовое кольцо, принесла ее домой и, открыв, поставила рядом с фотографией покойной мамы, так и не нашедшей женского счастья ни с одним из своих четырех мужей. В мягком углублении лежал драгоценный чип, изготовленный затейниками из фирмы «Лавдриминтернешнл» в виде золотого сердечка. «Вот, мама…» - вымолвила Пат и заплакала от счастья.
– А знаете, что я подумал? - перебил соавтора Кокотов.
– Что?
– Если наука научится восстанавливать все ощущения, пережитые нами, тогда, скажем, дочь сможет испытать то, что чувствовала мать, зачиная ее… Или даже… отец, - после некоторой паузы добавил писатель и смутился.
– Сен-Жон Перс считал безграничность фантазии явным признаком ограниченности ума, - наставительно заметил режиссер и продолжил: -…Итак, всю субботу Пат готовилась к долгожданному счастью: в парикмахерской сделала себе модную прическу под названием «Космическое либидо», посетила знаменитые марсианские термы, где ее в четыре руки массировали и холили, втирая в кожу безумно дорогой крем «Купидерм», который изготавливается из семенных пузырьков млекопитающих стрекоз, обитающих только в труднодоступных районах Венеры. Вечером освеженная девушка приготовила себе торжественный ужин: артишоки, тушеные с имбирем, и вареный в ароматных травах лобстер, живьем доставленный с Земли, где деликатесных членистоногих осталось так мало, что на клешне был оттиснут номер, как на бутылке коллекционного вина. Алкоголь Пат тоже выбрала особый и очень модный: шампанское из крыжовника. Разумеется, это была лишь нелицензионная подделка знаменитого «Вологодского шипучего», производившегося только в северной области России и стоившего сумасшедших денег. На всю эту роскошь вкупе с услугами фирмы «Лавдриминтернешнл» у нее ушли без остатка пятилетние сбережения. Но Пат не жалела. Нет! Разве можно было прикоснуться к сексуальной тайне великой Мерилин, съев обычную галету из прессованных водорослей и выпив стакан дистилированной воды, выпаренной из коллективной урины? Нет, и еще раз нет! С аппетитом поужинав, Пат приняла освежающий душ, который надо было заказывать за неделю, и легла на ложе, застеленное новыми шелковыми простынями, алыми, как паруса дурочки Ассоль, про которую Пат когда-то прочла в «Энциклопедии женских чудачеств». И вот, в сладкой истоме закрыв глаза, она затаила дыхание и вставила заветный чип…
– Куда вставила? - машинально спросил Кокотов, внимательно слушавший и живо воображавший описываемые события.
– Какая разница, куда! - вскипел Жарынин.
– Ну а все-таки!
– Если бы вы вчера не удрали из моего номера, как кастрированный марал, то не задавали бы сейчас этот дурацкий вопрос!
– Я не удрал, а не пожелал участвовать в вашем животном мероприятии! - отчетливо и сурово произнес Андрей Львович, но голос его при этом дрогнул, как у диктора, объявляющего начало войны. - Вы обязаны были меня предупредить!
– Господи, да откуда же я знал, что у Аннабель Ли, настучавшей десяток эротических романов, банальная вагинофобия!
– Нет у меня никакой вагинофобии! - вскочил, заорав, возмущенный Кокотов, чем вызвал неподдельный интерес тружениц пищеблока.
– Тише, тише! Сядьте! Допустим нет. Но сексуальные проблемы явно есть! Я же хотел помочь! А внезапность, как сказал Сен-Жон Перс, - это скальпель психотерапевта.
– Нет у меня никаких проблем! И не надо мне помогать! Вы не врач! Идите к черту с вашим скальпелем! - прошипел, садясь, писатель. - Я согласился с вами писать сценарий, а не развратничать!
