– Мне слов не подобрать, какой Николенька чудный мальчик!
Но слов Николай Сергеевич нашел очень много, говорил долго, перечисляя достоинства внука, пересказывая его вопросы, повествуя о шалостях и проказах. Мария Петровна слушала не перебивая, с блаженным выражением лица, смеялась до слез, восхищенно прижимала руки к груди. Лучшего слушателя для рассказа о любимом внуке Николай Сергеевич не мог бы найти.
Между ним и Марусей вдруг установилась теплая связь, точно ниточки протянулись, опутали пространство, и стало невыносимо приятно. У Николая Сергеевича выступили слезы умиления. Маруся уже не казалась ему постаревшей, напротив – молодой, чудесным образом сохранившейся, точь-в-точь такой, как жила в памяти. Единственная и любимая.
– Милая моя, желанная, Марусенька! – пробормотал Николай Сергеевич и полез за платком, чтобы утереть глаза.
Мария Петровна шмыгнула носом, втягивая ответные слезы.
– Ну, привет! – буркнула нарочито укоризненно. – Давай рыдать, как два старых пенька.
– Маруся! Ты нисколько не изменилась! – горячо и искренне заверил Николай Сергеевич. – Так же прекрасна, как и прежде!
– Какое там «прежде»! Коля, у меня климакс начался три года назад.
– А у меня – пятнадцать!
Они рассмеялись, и связь их стала прочнее и роднее. Точно впали в детство или охмелели без вина.
– Ирочка сказала, что обварила тебя кипятком!
– Точно! Смотри!
Мария Петровна задрала юбку и показала красные пятна на бедре. Но Николай Петрович смотрел не на них, вернее – на них, ожоги, но и на всю ногу целиком, упругую, крепкую, обворожительную. Николай Петрович почувствовал давно забытые шевеления плоти, растерялся, захлопал глазами.
– А говорил, климакс! – попеняла Маруся, опустив юбку и прекрасно поняв его состояние. – Ишь, зарделся! Не балуй! – шутливо погрозила она пальцем.
– Не буду! – молодецки пообещал Николай Сергеевич.
– У меня вчера произошло… такой особенный день! Вот бывает: пять лет пройдет, а вспомнить нечего. А тут два часа, в которые уместились, спрессовались все счастья и несчастья, которые на роду написаны. И подлость страшная, хоть и забытая… на плывуне…
– Что?
– Однажды было, на плывуне фундамент завода в Подмосковье построили, он и поплыл. Геодезистам хоть уши отрывай, хоть в тюрьму сажай – поздно, угробили народные деньги. Нельзя на плывуне строить. А подлость – тот же плывун.
Слова Маруси приземлили радостно и весело вознесшиеся чувства.
– Стоить ли грустное вспоминать? – ласково спросил Николай Сергеевич. – Столько лет прошло, печали забылись, теперь…
– Да если б я знала, что девочка страдает, что обо мне думает! Я бы глотки вам перегрызла! Я бы ее украла, увезла! Я была бы нормальной! Счастливой! Думала – вы, ты с матушкой своей, раздери вас черти, аристократы! А что я могу ребенку дать? Чему научить? У-у-уй! – застонала, как от боли, Мария Петровна и стукнула кулаком по столу.
Николай Сергеевич растерялся от этой вспышки, вздрогнул от удара по столу.
– Но, Марусенька, – пробормотал он, – все сложилось замечательно. Ирочка была окружена любовью…
Он говорил, но сам не слышал своих слов, да и Мария Петровна не слышала. Она смотрела на него, сжав губы, прикусив язык.
Мария Петровна могла сказать! Ох, как она могла бы ответить! Сколько накопилось, сколько за последние сутки приросло! Вот только зачем рвать на куски больное сердце этого старика, когда-то бывшего ее мужем, навсегда оставшегося отцом ее единственного ребенка? Кому от ее гневных речей станет легче? Мария Петровна не дала сорваться с языка проклятиям.
– …прекрасный ровный характер… – продолжал говорить о дочери Николай Сергеевич.
– Все-таки давай выпьем, – перебила Мария Петровна и открыла бутылку, достала рюмки. – Не умрешь от трех капель коньяка.
– Не умру, – согласился Николай Сергеевич, поднял рюмку и провозгласил тост: – За твое, Маруся, здоровье!
– Плевать мне на здоровье! Давай выпьем… За встречу и чтоб они сдохли!
– Кто?
– Враги Ирочки и внука.
– Но у них нет врагов!
– Это у тебя, рохля, врагов нет! А Ирочка из другого теста, мой замес, я видела. И Коленьку, по твоим рассказам, Бог характером не обидел, жару еще даст. Без врагов такие не обходятся. Подожди, закуску достану.
Две конфеты, мелькнувшие в начале их застолья, появились вновь на свет и были поделены поровну. Выпили, закусили.
Конфеты и скромные бутерброды навели Николая Сергеевича на мысль, что Маруся нуждается.
– Марусенька, я бы с радостью хотел… Давай буду помогать тебе материально?
– Ты что, окосел?
– Самую малость. Ведь ты по возрасту еще не на пенсии? И не работаешь?
– У меня любовник богатый.
– А? Что? Извини, – сконфузился Николай Сергеевич.
– Пошутила, нет у меня никакого любовника. Но если бы захотела, они б тут в очередь стояли.
– Верю.
– Знаешь, как-то с возрастом… пересыхает… нет желания. Кино смотрю, там целуются, если долго – раздражает.
– Меня тоже.
– Вдуматься, то есть убрать плотское желание, поцелуи – дурацкое и некрасивое занятие.
– Но, Марусенька, остаются еще чистые лобзания. Мне подчас хочется Николеньку осыпать поцелуями…
– Не трави душу!
– Прости! И все-таки хочу вернуться к материальному вопросу…
– Я не бедствую! Не забивай себе голову. Кстати, сейчас пишу завещание. Не совсем по форме получается, а точно протокол обыска с лирическими отступлениями. Но уж как могу! Все оставляю дочери и внуку. Копию завещания, после нотариуса, тебе отдам, хорошо?
– Пожалуйста, не принимай близко к сердцу слова Ирочки… ее претензии на квартиру. Наша дочь вовсе не корыстная особа!
– Смотрю на тебя, и кажется: хоть и прожил ты с дочерью тридцать лет, а знаешь ее хуже, чем я поняла за один вечер.
– Значит, ты на нее не обижаешься?
– Еще не хватало мне обижаться!
– И слава богу! Маруся, еще вот… твое здоровье. Знаешь, я в детстве страшно боялся корыта. Висело такое, соседское в коридоре на стенке, и страшно меня пугало. Казалось – оно живое и страшное.
– С чего это ты вдруг про корыто вспомнил?
– Лампа бестеневая, из-за которой ты на операцию лечь боишься, – то же корыто.
Марии Петровне не нужно было объяснять, что ее страх перед операцией, перед лампой – дурь и нелепость. Это Мария Петровна прекрасно знала. Но одно дело – знать, другое – перебороть нутряной, въевшийся в каждую клетку тела страх. Она вспомнила, как сдавала госкомиссии хлопкопрядильную фабрику во Владимирской области. Шли по цеху, а потом нужно было подняться по железной лестнице на высоту пятого этажа – сверху отличный вид открывался. Один из членов комиссии позеленел, испариной покрылся, отказался лезть наверх. Страх высоты. Чем страх высоты лучше или менее позорней боязни
