Мама за порчу продуктов, за игру с ними обязательно заругала бы. А бабушка? Если тарелка упадет, разобьется, никто и не догадается об эксперименте. Тарелка двигалась к краю стола почти сама, Николенька к ней не прикасался. Только две его ручки зажимали вазочки с вареньем (допустим, танки) и толкали тарелку (противника) к пропасти.
Бабушка понравилась Николеньке. Из-за разбитой тарелки не расстроилась, не заругалась. А папа кулак показал, предварительно ткнув пальцем в направлении жижи и осколков на полу.
Николенька зачислил бабушку Марусю в ту же категорию, к которой принадлежали мама, дедушка и Вероника – любители поцелуев и тисканья его, Николеньки. Любовь нужно терпеть, «давно» понял Николенька. Вот папа его «не любит», потому что он самый сильный. К потолку подбрасывает ух высоко! Закружит – голова как волчок. Николенька изо всех сил упирается, тянет, тянет, а папину руку в локте разогнуть не может. Папа редко целуется, только иногда взлохматит ему волосы и улыбнется по- особому.
Бабушка Маруся, когда уходили от нее, осыпала Николеньку поцелуями – точно Вероника. Но тетушка никогда бы не сказала ему как взрослому, не прошептала на ушко:
– Не думай, что я сопля бесхребетная. У меня характер железный.
По дороге домой Николенька выяснял у папы разницу между хребетной и бесхребетной соплей. «Мало нам воспитательниц!» – думал Павел.
После их ухода Мария Петровна позвонила Толику, напрочь забыв, что рассталась с ним на веки вечные. Заявила, что ей срочно нужна самая лучшая детская железная дорога – это во-первых. Во-вторых, требуются деньги на операцию, надо продать часть монет. В-третьих, какого лешего он, Толик, досаждает ее дочери? Выслушав невнятные объяснения, Мария Петровна вздохнула:
– Ведь ты пропадешь без меня, недотепа?
– Пропаду, Марусенька! Не гони меня!
– Ладно, приходи…
Ирина накрывала на стол и одновременно по телефону анализировала кардиограмму Тимура Рафаиловича. Только положила трубку, телефон снова зазвонил, опять кому-то нужна доктор Кузмич.
– Не квартира, а филиал «скорой помощи», – недовольно буркнул Павел, которому не удавалось перекинуться словом с женой.
За ужином Ирина делилась новостями, сплошь приятными. У медсестры Верочки появился поклонник с серьезными намерениями. Живет на участке, Верочка ему уколы делала.
– Не так страшен грипп, – хохотнул Павел, – как его осложнения.
После гриппа он женился на участковой медсестре.
– Очень остроумно! А меня сегодня вызвал главврач поликлиники и предложил должность завотделением. – Ирина хотела сохранить равнодушное лицо, но ей не удалось, она счастливо и гордо улыбнулась. – С перспективой на замглавного врача. Через два года его заместительница уходит на пенсию.
Павел и Николай Сергеевич разделили ее радость, поздравили с карьерным ростом. Николенька не мог долго переносить взрослых разговоров, скучал, когда внимание отвлекается от него, любимого. Просьба сына поставила Ирину в тупик.
– Мама, расскажи, почему моя бабушка надолго потерялась. Где она была?
Тему вдруг появившейся бабушки Ирина предпочитала обходить стороной. Она и Павла не расспрашивала о подробностях их с Николенькой визита. Ирине требовалось время, чтобы пересилить себя и легко говорить о матери. На помощь пришел папа. Николай Сергеевич увел внука с кухни, обещав все ему рассказать вместо сказки на ночь. Интересно, каков будет сюжет у этой сказки и Николенькины комментарии?
Павел, в отличие от Ирины, полагал страусиную политику замалчивания неправильной.
– Хочешь знать, как мне удалось убедить Марию Петровну в необходимости лечения?
– Не хочу. Убедил, и точка.
– Ошибаешься, самое любопытное тут подробности. Я заявил твоей маме, что мы ждем второго ребенка.
– Вы с папой сговорились? Никого мы не ждем!
– Разве? Досадное упущение. В ближайшие часы, а также в последующие дни мы активно займемся исправлением данного недостатка.
Эпилог
Мария Петровна провела в больнице десять суток. Ее там надолго запомнят. Операцию делали на третий день, а на второй, разобравшись в обстановке, Мария Петровна устроила разнос старшей медсестре отделения, которая-де плохо руководит вверенным ей персоналом. Медсестрам доплачивают санитарские? Доплачивают! Тогда почему они не моют пол в палатах, а только в ординаторской, куда ступает нога врачей? Где ершики в туалете? Почему телевизор не работает? И какой идиот написал список недозволенных продуктов, наклеенный на холодильник? По этому списку больным все запрещается. Лапу сосать? Ваши больничные харчи хуже тюремных. Кто за кухню ответственный? Посадить на эту диету главного врача!
И в то же время Мария Петровна велела Толику купить микроволновую печь, которую установили в сестринской комнате. Потому что эти вертихвостки, как заявила Мария Петровна, питаются всухомятку и вскорости язву желудка заработают.
С соседками по палате, деморализованными страшными диагнозами, Мария Петровна провела разъяснительные беседы о смысле жизни. У одной бабульки, как и у Марии Петровны, был рак щитовидной железы, который благополучно вырезали.
– Ты чего хнычешь? Ты сколько лет жить собираешься? – спросила ее Мария Петровна. – До ста? Пока ночной горшок с тарелкой путать не начнешь?
– Хоть бы лет десять, – пробормотала бабулька, – до девяноста.
– Уши прочисть или слуховой аппарат купи! Чтобы слышать, что тебе врачи говорят! Русским языком! Забудь про свой рак! Не было! Как чирей вырезали! Тебя теперь маразм должен волновать, а не рак.
У второй соседки, тридцатипятилетней женщины, был рак молочной железы. Ей сделали какую-то хитрую операцию. Часть груди удалили, а на ее место вшили взятую со спины мышцу. Под одеждой – не отличишь. Но женщина с горькой иронией, за которой скрывалось отчаяние, говорила, что у нее теперь грудь бутафорская.
– Гляди сюда! – приказала Мария Петровна. Сняла сорочку и показала свою изуродованную, во вмятинах, в корявых рубцах, грудь. – Видишь? Мне двадцать с небольшим было, когда бюст скальпелем искромсали. Что, я тебя спрашиваю, удавиться надо было? Плевать на сиськи, отвечаю! Ты из-за кого печалишься? Из-за мужиков! Да у тебя муж! Я видела. Достойный мужчина. Будь у тебя вместо груди задница, и то он бы тебя любил! А на тех мужиков, для кого сиськи как наживка для рыбы, наплюй и размажь! Вечером Толик придет, мой любовник, на тридцать лет моложе. И таких Толиков у меня было без числа, – легко приврала Мария Петровна.
Своего главного врага, предмет и образ ее страхов – бестеневую лампу, – Мария Петровна и не рассмотрела толком. Перед операцией сделали какой-то укол, привезли в операционную, на стол положили, сознание плыло, и голос у Марии Петровны, как у пьяной, заплетался. Но прежде чем окончательно отключиться, Мария Петровна успела прошептать врачу, дающему наркоз:
– Смотри мне! Я про наркоз разное читала. Если я тут песни дурным голосом буду вопить, ты мне ответишь!
Через час после операции, миновав реанимационную, куда отправляли тяжелых и сложных больных, Мария Петровна оказалась в палате. Первой, кого она увидела, очнувшись, была Ирина.
– Доченька! – прошептала Мария Петровна.
– Как ты себя чувствуешь?
– Отлично. Дай попить.
– Тебе пока, после наркоза, нельзя. Я смочу тебе губы мокрой салфеткой.
Мария Петровна забывалась на некоторое время, приходила в себя и видела рядом дочь. Это был самый счастливый сон из всех, ею виденных. Ирина помогала ей сходить на судно, поправляла подушку, держала
