вздохнули.
— Но где же эти листы? — засуетился гетман.
— А вот, передай их, пане Андрию.
Хорунжий почтительно передал гетману большой свиток, запечатанный висящей восковой печатью.
— Я попрошу прощения, — обратился с легким поклоном гетман ко всем, — и оставлю вас в приятной беседе за келыхами, а сам пойду прочесть письма, — и он встал и направился торопливыми шагами в свою рабочую светлицу.
VII
По уходе гетмана Богун завел с Андреем тихую беседу о положении дел на Левобережной Украйне, о настроении умов, а главное, о голоте, судьба которой и там, и здесь была равно безотрадной. Саня, под предлогом хозяйственных распоряжений, увела своего мужа к себе во флигель, оберегая его ревниво от молодой приехавшей гостьи.
Марианна подошла к Мазепе. Долго они смотрели друг на друга с нескрываемою радостью.
— Давно с тобой не видался, — прервал наконец молчание Мазепа, — и так мне радостно, словно на свет народился, — закончил он тихо, подавив непрошеный вздох.
— Как давно? И полгода нет! — заметила ласково панна.
— Ой, как давно! Мне кажется, целая вечность легла между тем временем и сегодняшним днем… Ведь разлука не считается сухим разумом, а считается сердцем.
— Значит, у пана сердце — плохой счетчик. Я ведь тоже соскучилась о своих друзьях; но время у меня незаметно прошло, словно вчера со всеми вами рассталась. Правда, у меня было столько дела и всяких забот, что некогда было ни по пальцам, ни по сердцу считать уходивших дней, — улыбнулась Марианна.
— Это большое счастье, если есть такое дело, в которое можно окунуться с думами, с воспоминаниями, с сердечными ранами, но горе, если себя не сможешь забыть… Тогда все прошлое, словно сегодняшний день, станет перед глазами с ужасом, с болью…
— Ах, прости, друг мой, — остановила его речь жестом Марианна и побледнела. — Я дотронулась до старой раны…
— Рука друга не растравляет ран, а врачует…
— Но есть такие, которых никто и никогда не залечит, никакая дружба, какой бы она ни была щирой…
— Кроме смерти, — произнес загадочно Мазепа и замолчал, погружаясь в какую-то тоскливую думу, а потом, подавивши вздох, продолжал: — Да, ночь беспросветную может рассеять лишь солнце; мне такой ночью и казалось все это время…
— Да, ты прав, Иване, я забыла, — проговорила грустно Марианна, побледнев незаметно. — Моя жизнь текла беспечально… так и несправедлива к другим… конечно, есть раны, о которых и вспоминать больно…
Марианна взглянула на Мазепу, но глаза его были опущены.
— Да, у нас было много забот и тревог в это время, — переменил он сразу тему, — разные неудачи угнетали гетмана, нужно было бороться с событиями, поддерживать его желания, придумывать меры: ведь здесь, во всей окружающей его старшине, нет ни одного человека, который бы подошел к его взглядам.
— Кроме Ивана Мазепы, — поправила Марианна и добавила: — Да, ты один лишь можешь быть здесь порадником и пособником, это я знаю и этому верю, — она взглянула искоса на сидевших в другом конце стола собеседников и закончила тихо: — И убеждена еще в том, что ты нелицемерно предан отчизне.
Мазепа не успел и поблагодарить своего друга за доброе о себе мнение, как дверь в покой отворилась, и в нее поспешно вошел озабоченный гетман в сопровождении Кочубея.
— Панове! — заговорил гетман взволнованно, опускаясь в свое кресло. — Я получил сейчас чрезмерно важные вести: одни благоприятны и тешат сердце надеждой, а другие тревожны и заставляют нас немедленно принять против них меры.
— Что? Что такое? Какая беда? — заговорили все возбужденно.
— Пан Гострый, друзья мои, — продолжал с одушевлением гетман, — предуготовил союз нам с Многогрешным и в главных пунктах примирил наши желания. Теперь мы не одни, гонимые со всех сторон и врагами, и братьями, теперь мы через Днепр подали брат брату руки и сывый дид Славута стал обоим нам снова родной рекой! — Гетман простер вверх руки и произнес глубоко тронутым, дрогнувшим от слез голосом: — Господи, сниди с небес и посети виноград сей, его же насади десница Твоя!
— Аминь! — произнес торжественно Богун, и все, охваченные приливом религиозного экстаза, набожно встали.
— Да, — произнес после небольшой паузы гетман, — Господь это внедряет в сердца братьев любовь… Только и враг человеческий не спит и на Божьей ниве вырывает добрые зерна, а вместо их сеет плевелы… Полковник и гетман пишут мне про Ханенка.
— Про Ханенка, — перебил Богун, — этого Каина?
— Он и несчастного Юрася Хмельницкого завлек в свои сети, — заметил Кочубей, — и безумец угодил в константинопольскую тюрьму «Эдикуль»…
— Да мы его два раза разбили наголову, и он едва удрал на Запорожье, — заговорил Мазепа, пропустив без внимания сообщение о Юрасе, — да и там, верно, не поздоровилось, потому что оттуда махнул в Крым… и неужели опять вынырнул?
— Видишь ли, пане Иване, — заговорил снова гетман, и в голосе его послышались ноты упрека, — когда тревога пошла, что Ханенко в Умани, мы стянули все войска и двинулись ему навстречу, но в Умани его не оказалось… Ты вот и начал меня уверять, что слух о Ханенко был ложным, марным, что пущена была брехня, ты говорил, что этой змее уже не подняться: Запорожье его не примет, так как он слыгался с татарами, а татар он больше не поймает на удочку, потому что не похвалит Высокая Порта… Мало того, ты находил лишним оставлять на рубеже сторожевые полки, и я только сам настоял… а вот теперь этот Ханенко ожил, да еще какие затевает каверзы!
— Я не думал, чтобы он был так безумен, и в этом ошибся, — ответил почтительно, но с достоинством Мазепа, — но что он может затевать, на что он может опереться? И прежние его затеи на песке строились, а новые вилами по воде писать станет?
— О, новые, коварные! — воскликнул гетман, ударивши энергично рукой по столу. — Он подыгрывается к московскому царю, бьет челом ему в подданство и Правобережной Украйной, а для борьбы с врагами предлагает татар, которых будто он уже договорил для Москвы.
— Это хитро, лукаво, — протянул уныло Мазепа, — хотя Москва и открещивается от нас, боясь втянуться с Польшей в войну. Имея за собой силу татар, можно отважиться, — а кусок соблазнительный… Однако везде костью в горле стоят татаре: если никто, даже сам падишах, не укротит их разбойничьих потягов (стремлений), то тогда… — Мазепа сразу умолк, поймав укоризненный взгляд Дорошенко.
— А он еще, этот аспид, — прервал раздражительно гетман, — пускает слух везде, а особенно среди черни, что мы будто поддались совсем туркам, побасурманились…
— Да, — вмешалась в разговор и Марианна, — этот слух упорен и с каждым днем больше и больше растет, народ смущается, ропщет, видя в этом незамолимый грех… даже отца моего потревожили эти слухи, хотя он им и не верит.
— А Ханенко распускает слухи, — отозвался Андрей, — и они прививаются… Он даже доносы посылает и про то московскому царю.
— А как же! — воодушевлялась Марианна. — На той неделе поймали у нас двух послов его… отец задержал и отправил с бумагами их к Многогрешному… У них было еще воззвание ко всем христианам против нарождающегося антихриста, то есть — против твоей милости…
— Да мне Остап говорил, — прибавил вдруг Кочубей, — что и у нас по корчмам говорят вслух и о
