постояльцев ни подушек, ни одеял не жалели. А вот ни топора, ни даже ножа не дали — для жаровни приносили жаркие угли, а из утвари предоставили в распоряжение римлян медный ковшик (согревать воду поутру), кувшины для воды да котелок. В случае чего как оружие Приск мог бы использовать с успехом даже ковшик — разбить им охраннику голову — самое милое дело. Или высыпать в лицо противнику жарких углей — это тоже несложно. Но что дальше? За крепостные стены беглецу не пройти. Приск раздумывал о побеге с самого первого часа, как оказался в плену. Но даки стерегли их на славу — и пока никакой лазейки не обнаружилось. Да и рано убегать — не выяснив, какую роль во всем этом играет Лонгин.
Устроившись, Приск улегся на ложе. В глиняном светильнике на крюке дрожал жалкий огонек. Приск мог разглядеть фигуру Лонгина, тот сидел на ложе, привалившись спиной к стене. Легат тяжело дышал — будто каждый вздох давался через силу.
— Мне показалось, Децебал не особенно любезно тебя встретил, — сказал Приск.
— Любезно? Разве ты ожидал любезностей от дакийского царя?
— Он же твой друг. Давний — твой — друг.
Лонгин молчал. Долго.
— Считаешь, я — предатель?
Теперь настал черед Приска молчать.
— Я — предатель? — переспросил Лонгин, понижая голос до свистящего шепота. Так говорит человек, превозмогая боль.
— Пока не знаю, — сказал Приск.
— Траян доверяет мне… — Лонгин сдавил ладонями голову. — Траян доверяет… а вот Адриан… — Лонгин хмыкнул. — Думаешь, я не знаю, кто твой покровитель? Ну что ж… следи за каждым моим шагом… будь рядом. Не отходи ни на шаг… — Лонгин повел плечами, будто пытался сбросить тяжесть с плеч. — Сам увидишь… всё.
На другой день Децебал снова пригласил к себе легата. Поначалу в царский дворец хотели пропустить только Лонгина, но тот отказался и потребовал, чтобы его сопровождал непременно центурион. Сабиней, оставив римлян ждать на террасе, отправился к Децебалу — изложить требование римского пленника-посла. Асклепия тем временем зазвали внутрь — видимо, опять на кухню.
Приск прислонился к резному столбу, подпиравшему крышу на террасе. Волки скалили деревянные пасти, нападая на других волков, дожди и снег смыли краски, но резьба сохранила первоначальную прелесть варварской работы. Приск рассматривал с интересом, водя пальцем по деревянным извивам. Уж не римскую ли волчицу имел в виду дакийский мастер, когда украшал эти столбы? Узор был давний — дерево успело потемнеть от времени, столбы покрылись лучиками продольных трещин. Давняя вражда, которую не преодолеть фальшивыми договорами о союзе… Приск старательно делал вид, что его ничто не интересует, но при этом то и дело поглядывал в сторону восточных ворот, которые сейчас были открыты. Двенадцать даков, все широкоплечие и высокие, как на подбор, явно отличные воины, закутанные в длинные плащи с бахромой, под командой пилеата шли быстрым шагом от восточных ворот к западным по мощеной дороге. За ними следовали почти бегом еще двенадцать подростков, в одних льняных рубахах, без оружия, этими командовал средних лет комат. Потом появился еще один отряд воинов и за ним — новая ватага мальчишек. Если бы речь шла о римлянах, Приск бы наверняка решил, что видит тренировку опытных бойцов и новобранцев. Пропустив последний отряд, ворота закрылись. Так что там? Неужели военный лагерь? Если так — Сармизегетуза тогда неприступна вдвойне. Центурион вспомнил, что поутру из-за стены доносились вопли, похожие на яростное пение (именно так — яростное пение) и одновременно — на выкрики команд. Сколько же там хотя бы примерно воинов? И как бы Приск штурмовал эту крепость, если бы довелось? С наскока не возьмешь — тут надо медленно продвигаться шаг за шагом, держать в осаде фактически не город, но всю гору — устраивая лагеря на маленьких террасах и штурмуя ворота. Западные ворота? Пожалуй, склон там не слишком крут, таран подтащить можно. Но даки наверняка не будут сидеть смирно и смотреть, как рушат их столицу. Они станут выскакивать волками из густого леса и убивать зазевавшихся легионеров: Приску это было знакомо — внезапно жалящие стрелы, камни, летящие сверху, воины, как призраки, что появляются ночью, чтобы днем увенчать отрубленными головами колья своей крепости.
Ход мыслей прервал Сабиней. Появился вновь на террасе, распахнул двери.
— Заходите.
Децебал в трапезной сидел один — мрачный, опустив голову на грудь, вцепившись пальцами в стол, будто пытался удержать себя от опрометчивого шага. За спиной его стоял невысокий полноватый грек, в руках он держал пергаментный свиток. Свиток скручен небрежно, наспех, — отметил про себя Приск. Слуги выставили серебряные и золотые чаши, блюда, но все были пусты — ни глотка вина, ни крошки хлеба. Децебал поднял голову и поглядел на Лонгина. У Приска липкий холодок пробежал меж лопатками от этого взгляда. Таким он Децебала еще не видел.
— Как ты думаешь, Лонгин, император Траян остановит войну в обмен на твою жизнь?
— Царь непременно должен знать, как римляне относятся к подобным вещам — к захвату послов и нарушению данного слова. Такие действия могут означать для Рима лишь одно — войну. Но ты не готов воевать. Ты только-только начал восстанавливать свои крепости. Даже Сармизегетуза уязвима…
— Читай! — приказал Децебал стоявшему за его спиной греку.
Тот спешно развернул свиток и принялся зачитывать написанное на латыни послание — требование Траяну освободить все захваченные римлянами земли на северном берегу Данубия-Истра и оплатить Децебалу все убытки, что он понес в предыдущей войне. Тогда Децебал вернет Лонгина и других пленных живыми и невредимыми императору. Но если император не исполнит этих условий, Лонгин умрет и его люди — тоже…
— Вот я и узнаю, — прервал чтеца Децебал, — достаточно ли ценит тебя император, Лонгин. — Царь вдруг как-то нелепо самодовольно хмыкнул, что совершенно не вязалось с его грозным обликом.
— Сколько у тебя пленных? — спросил Лонгин.
— Ты умен легат, так не считай других глупцами. Мой человек отвезет это письмо Траяну.
— В Рим?
— Да, конечно, в Рим. И молись своим богам, чтобы ответ пришел быстро.
— Царь Децебал — я друг тебе и твоей стране. Я не хочу новой войны. Выслушай меня, стань истинным другом Рима…
— Стану. Как только Траян примет мои условия.
— А если император откажется? — спросил Лонгин.
— Тогда тебя сожгут живьем. Тебя и твоих людей. Ты будешь долго умирать — потому что я желаю узнать о римских крепостях и римских гарнизонах всё-всё-всё… И ты мне всё расскажешь, мой римский друг.
Кажется, впервые Лонгин растерялся. Требования к Траяну звучали по крайней мере нелепо — никогда император за жизнь легата и нескольких пленных не откажется от завоеваний предыдущей войны. Единственное, на что мог рассчитывать Децебал, — это поставить Траяна в щекотливое положение — раз выполнить требования невозможно, значит, придется обрекать своих людей на верную смерть. Это все равно, что безоружному человеку подойти к спящему льву да взять и треснуть того по башке палкой. Лев, возможно, в первый момент будет пребывать в полном изумлении. Но чем вся сцена кончится — угадать нетрудно. Неужели ради того, чтобы несколько мгновений созерцать растерянность в глазах хищника, стоило предпринимать столь безумный шаг?
Тем временем Децебал приложил свой личный перстень с печатью к обвязанному шнурком свитку.
А потом легат ощутил нестерпимую боль, будто внутрь под череп угодил свинцовый снаряд из пращи, все тело покрылось липким потом, стало трудно дышать. Лонгина вырвало, правая нога подломилась, и царский дворец вдруг принялся вращаться, опрокидываясь…
Приск кинулся к упавшему легату, увидел искаженное лицо, оскаленный в нелепой гримасе рот и сразу же метнулся на кухню — звать Асклепия.
С помощью царских охранников Лонгина вывели на воздух. Одна нога его волочилась как чужая, по земле, и одна рука висела плетью, тогда как другая пыталась опираться на могучее плечо дака.
