дней.
— Мы завещаем это дело нашим будущим детям, — хохотнул Оклаций.
— Еще одно слово, и детей у тебя точно не будет, — предрек Приск.
— Ты не ответил, как ты определишь нужную речку, — вернул разговор в нужное русло Кука.
— У меня есть еще кое-какие указания…
Приск достал кусок пергамента, подаренный Фламмой, и все увидели тончайший рисунок: гора, небольшая терраса, бегущий сверху ручей.
— Вчера вечером я сделал набросок места, где погиб Монтан. Он сказал незадолго до смерти, что эта долина очень похожа на ту, где закопан клад.
— М-да… очень впечатляюще — ручей совершенно уникальный, — решил Кука.
— Главное вот что, друзья! — воскликнул Фламма и принял торжественную позу, будто оратор, готовый начать речь. — Нельзя про то золото никому говорить! А то получится, как с солдатами Помпея Великого, — прослышали про клад легионеры и, вместо того чтобы идти в бой, кинулись перекапывать землю в поисках золота.
— У Фламмы на каждый случай есть дельный пример из истории, — похвалил паренька Тиресий. С некоторых пор он старался оказывать покровительство этому поклоннику Сципиона Африканского, как будто в одном из своих пророческих снов увидел счастливое будущее Грамматика — так меж собой друзья называли Фламму.
— У меня есть куда более дельное предложение, — внезапно подал голос Молчун. — Хватаем этого самого Авла Эмпрония, то есть фальшивого Монтана, вешаем над костром. Он знает, где зарыто золото, мы из него эту тайну выжжем.
— А что, Гай, план Молчуна куда проще твоего, — заметил Кука. — И реалистичнее.
Тиресий кивнул, соглашаясь.
— Но нам придется сделать одну вещь, прежде чем пытать Авла Эмпрония и начать искать золото, — сказал Приск.
— Что именно? — спросил Оклаций.
— Завоевать Дакию и взять штурмом Сармизегетузу.
Однако, прежде чем начать войну и штурмовать столицу даков, надо было вернуться в провинцию. Вопрос не из простых: рискнуть и двинуться вдоль Бистры через Тапае на Тибуск или отсиживаться в лагере, дожидаясь весны? Приск весь горел от нетерпения и готов был отправиться в путь немедленно. Мысль о Кориолле не давала ему покоя. Опять же послание умершего Лонгина, отданное военному трибуну, надобно было доставить как можно быстрее, а значит — поторопить почтарей, что сидели в лагере и не казали носа наружу уже целый месяц.
Кука, как более осторожный, отговаривал, призывая дожидаться мая или хотя бы апреля.
Приск горячился, грозил, что уйдет один; но за стеной лагеря завывала вьюга, снег валил каждый день, и пускаться в путь казалось затеей безумной. Однако даже в такую погоду каждому из легионеров в лагере нашлось занятие, а Приску военный трибун заказал вычертить план будущего поместья в окрестностях лагеря. Непременно с каменной оградой, потому что без ограды в этих местах виллу строить никто не станет.
Приск начертил — большое поместье с тремя строениями, окруженное каменной стеной. Один дом хозяйский, второй — для прислуги, а третье здание — кладовые да конюшни. В хозяйском доме атрий и перистиль проектировать не стал — не тот климат, вместо этого перед домом устроил портик на манер дакийских террас — чтобы было где посидеть на открытом воздухе. В центре дома нарисовал большую комнату — залу, в нее выходили двери других шести комнат — по три с каждой стороны. На втором этаже приспособил маленькие комнатки — для гостей, прислуги, что будет ночевать в доме, да вольноотпущенников, опять же из тех, что близки к хозяину.
«Странно, — раздумывал Приск, рассматривая чертеж и представляя, будто наяву, дом с белеными деревянными колоннами на базах из андезита, с широким мощеным двором и сложенной из прямоугольных камней оградой, — Рим готовится к войне, а люди думают о домах, в которых собираются жить…»
Он отдал свой чертеж трибуну с некоторым сожалением. Ему и самому захотелось построить где- нибудь поблизости такую виллу.[80]
А потом вдруг погода установилась солнечная, с легким морозцем, и тут Приск уже больше не мог усидеть на месте. Кука уступил, Тиресий кивнул одобрительно: мол, не видится ему в пророческих снах опасностей на пути, и друзья согласились двинуться из лагеря вдоль Бистры мимо теснин Тапае к Тибуску. Отправиться решили вместе с почтарями, которые наконец-то соизволили пуститься в путь к Данубию. Собирались тщательно: мешки и сетки с провизией, у каждого при себе кремень, чтобы костер развести, вина в достатке, одежда теплая, сменная туника — и обувь тоже сменная, дакийские сапожки взамен солдатских калиг. Приск почти не верил в свое избавление — все время мерещилось ему, что кто-то наблюдает за ним со склонов, хотя из долины Бистры даки ушли сразу после заключения мира.
Когда ворота лагеря за друзьями со скрипом закрылись, когда с грохотом сошлись дубовые створки, и Приск услышал, как с той стороны закладывают их толстым брусом, он вздрогнул всем телом.
— Тиресий? — повернулся он к прорицателю.
— Насчет лагеря ничего не вижу — только белый туман, — отозвался тот.
Глава III
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Когда Приск шагнул в распахнутые ворота Дробеты, то почти не поверил себе, что путь закончен.
Послание Лонгина, доставленное Приском и переданное почтарям, отослали в Рим с особым гонцом еще из Берзобиса. Посланец будет мчаться день и ночь, меняя на почтовых станциях взмыленных лошадей. Что-то решит император? Скажет — война… Траян так хотел ее. И — кто знает — возможно, войны не менее сильно жаждал Децебал.
Так что гонцы с известием о смерти Лонгина на много дней опередили центуриона и его друзей на пути в Дробету. Прежде всего потому, что легионеры задержались в пути — сначала заболел Тиресий, а потом Фламма умудрился провалиться в ручей и едва не отморозил себе ноги. Так что пришлось надолго сделать остановку в Берзобисе, в лагере вексилляции Четвертого Флавиева легиона, и двинуться дальше лишь спустя десять дней.
Военный трибун Требоний центуриону и его спутникам обрадовался, будто самой близкой родне, тут же каждому пожаловал по десять дней отпуска и наобещал кучу всяких благ, впрочем, как заметил Приск, свои обещания Требоний зачастую не выполнял.
Приск раздумывал — сразу ли просить разрешения у трибуна отправиться в Эск или послать кого- нибудь с известием, когда увидел по дороге спешащего навстречу Гермия.
— А я знал, что ты вернешься! Знал, когда заемное письмо подписывал!
Вольноотпущенник чуть ли не полез обниматься с центурионом, но был остановлен вполне даже недвусмысленным жестом: как ни верти, а бывший раб никогда римскому гражданину равным не станет.
— К себе иди! Скорее! — посоветовал, обиженно надув губы, Гермий.
Приск посмотрел на него удивленно, но совету последовал.
В комнате центуриона было тепло, даже жарко от двух наполненных алыми углями жаровен. Всю мебель передвинули, а в углу стояла большая корзина, накрытая редкой тканью. На кровати центуриона кто-то спал.
