пожалуйста, сэр. Я сидел, размышляя, что бы он предпринял, если б я в таком же учтивом стиле отказался; но тут зажужжал зуммер, девушка улыбнулась и сказала:
— Заходите, профессор.
Я поднялся, нервно глотая слюну, открыл дверь и вошел в кабинет инспектора.
Он встал из-за стола медленно и неохотно, словно колебался, не отправить ли меня в скором будущем за решетку. Протянув руку и глядя на меня подозрительно и без улыбки, он процедил:
— Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли.
Я сел у его стола, догадываясь, что ожидало бы меня, откажись я от приглашения инспектора. Он просто-напросто пришел бы в мою классную комнату, защелкнул бы на мне наручники и приволок сюда.
Я вовсе не хочу этим сказать, что у инспектора Айрина было отталкивающее или вообще чем-либо характерное лицо: оно было вполне заурядным. Столь же заурядным были его темные волосы и строгий серый костюм. Он был чуть моложе средних лет, несколько выше и крупнее меня, и по его глазам видно было, что во всей Вселенной его ничто не интересует, кроме службы. У меня сложилось твердое убеждение, что, помимо уголовной хроники, он ничего не читает, даже газетные заголовки; что он умен, проницателен, восприимчив и начисто лишен чувства юмора, что он ни с кем не знаком, разве что с другими полицейскими, которые ему также безразличны. Это был ничем не примечательный и все же страшный человек, и я знал, что моя улыбка была вымученной.
Айрин сразу же приступил к делу: чувствовалось, что он больше привык арестовывать людей, чем общаться с ними. Он сказал:
— Мы не можем найти несколько личностей, и я подумал: не окажете ли вы нам помощь. — Я изобразил вежливое удивление, но он игнорировал это. — Один из них работал швейцаром в ресторане Хэринга: вы знаете это заведение, ходите туда много лет. В конце трехдневного уик-энда он исчез с их полной выручкой — около пяти тысяч долларов. Он оставил записку, где написал, что любит ресторан Хэринга и с удовольствием там работал, но десять лет ему не доплачивали жалованье, и теперь он считает, что они квиты. У этого парня своеобразное чувство юмора. — Айрин откинулся в своем вертящемся кресле и бросил на меня хмурый взгляд из-под бровей. — Мы не можем его найти. Вот уже год, как он смылся, а мы все еще не напали на след.
Я решил, что он ждет от меня ответа, и выпалил первое, что пришло в голову:
— Возможно, он уехал в другой город и сменил фамилию?
Айрин посмотрел на меня удивленно, словно я сморозил еще большую глупость, чем он мог от меня ожидать.
— Это ему не поможет, — сказал он раздраженно.
Мне надоело чувствовать себя запуганным, и я храбро спросил:
— А почему бы и нет?
— Люди воруют не для того, чтобы спрятать добычу навсегда, они крадут деньги, чтобы их тратить. Сейчас он уже истратил эти деньги, думает, что о нем забыли, и снова нашел где-нибудь работу в качестве швейцара. — Наверное, у меня был скептический вид, потому что Айрин продолжал: — Разумеется, швейцара; он не сменит профессию. Это все, что он знает, все, что умеет. Помните Джона Кэррэдайна, киноактера? Я видел его когда-то на экране. У него было лицо длиной с целый фут, один сплошной подбородок и челюсть. Так вот, они очень похожи.
Айрин повернулся в кресле к картотеке, открыл ящик, вытащил пачку глянцевых листов бумаги и протянул мне. Это были полицейские объявления о розыске преступника, и если человек на фотографии не слишком походил на киноактера, то во всяком случае у него было такое же редкостное лицо с длинной лошадиной челюстью.
— Он мог уехать и мог сменить имя, — отчеканил Айрин, — но он никогда не сможет изменить это лицо. Где бы он ни скрывался, мы должны были найти его еще несколько месяцев назад: эти объявления были разосланы повсюду.
Я пожал плечами, и Айрин снова повернулся к картотеке. Он вынул оттуда и протянул мне большую старомодную фотографию, выполненную в тоне сепии и наклеенную на плотный серый картон. Это был групповой снимок, какой сейчас редко можно увидеть — все служащие мелкого заведения выстроились в ряд перед его фасадом. Дюжина усатых мужчин и женщина в длинном платье улыбались и щурились на солнце, стоя перед небольшим зданием, которое я сразу узнал: это был ресторан Хэринга, и он не очень отличался от нынешнего.
— Я обнаружил это на стене в конторе ресторана; не думаю, чтобы кто-нибудь за все годы хоть раз взглянул на эту фотографию. Крупный мужчина в центре — первый хозяин ресторана, оставивший его в 1885 году, когда и был сделан снимок. Всех остальных на фото никто не знает. Но посмотрите внимательней на эти лица.
Я послушался и сразу понял, что он имел в виду: одна из физиономий на снимке как две капли воды была похожа на ту, в объявлении о розыске. Такое же поразительно длинное лицо, такой же лошадиный подбородок, по ширине чуть ли не равный скулам. Я взглянул на Айрина.
— Кто это? Его отец? Его дедушка?
— Возможно, — ответил он неохотно. — Конечно, это не исключено. Но не слишком ли он смахивает на того парня, за которым мы охотимся? И посмотрите, как он ухмыляется! Словно он специально устроился снова на работу в ресторан Хэринга в 1885 году и теперь оттуда, из прошлого, насмехается надо мной!
— Инспектор, — сказал я, — то, что вы рассказали, необычайно интересно и даже захватывающе. Поверьте, вы полностью завладели моим вниманием, и я никуда не тороплюсь. Но я не совсем понимаю…
— Вы ведь профессор, не так ли? А профессора — народ сообразительный, верно? Я ищу помощи всюду, где могу ее найти. У нас накопилось с полдюжины нераскрытых дел вроде этого: люди, которых мы, безусловно, должны были поймать, и притом без труда! Вот еще один — Вильям Спэнсер Гризон. Слышали когда-нибудь это имя?
— Еще бы! Кто же не слышал о нем в Сан-Франциско?
— Это точно, его хорошо знали в обществе. Но известно ли вам, что у него за душой не было ни цента собственных денег?
Я пожал плечами.
— Откуда мне знать? Я был уверен, что он богат.
— Богата его жена. Полагаю, из-за этого он и женился на ней, хотя люди болтают, что она сама за ним гонялась. Она намного старше его. Я беседовал с ней: женщина со скверным характером. Он молод, красив и обаятелен, но, по слухам, очень ленив; вот почему он на ней женился.
— Я встречал его имя в газетных столбцах — в театральной хронике. Кажется, он имел какое-то отношение к театру?
— Всю жизнь он питал страсть к сцене, пытался стать актером, но не смог. Когда они поженились, она дала ему денег, чтобы он мог ездить играть в Нью-Йорк; это сделало его на некоторое время счастливым, он летал на восточное побережье для репетиций и загородных пробных спектаклей. Там он сблизился с молоденькими смазливыми актрисами. Жена наказала его как маленького ребенка. Притащила его обратно сюда, и с той поры — ни цента на театр. Деньги на что-нибудь другое — пожалуйста, но он не мог купить даже билета на театральное представление: он был провинившимся мальчиком. Тогда он сбежал, прихватив с собой 170 тысяч ее долларов, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. И это противоестественно, потому что он не может, понимаете вы, не может быть вдали от театра! Он давно уже должен был объявиться в Нью-Йорке под чужим именем, в парике, с усами и прочей ерундой. Мы должны были поймать его несколько месяцев назад, но не поймали. Он тоже канул в воду. — Айрин встал с кресла. — Надеюсь, вы говорили всерьез, что не торопитесь, потому что…
— В общем, конечно…
— Потому что у меня назначена встреча для нас обоих. На Пауэлл-стрит, возле Эмбаркадеро. Пойдемте.
Он вышел из-за стола, взяв лежавший на краю большой конверт. Я заметил, что конверт был с обратным адресом Нью-йоркского полицейского управления и адресован Айрину. Он направился к дверям не оглядываясь, словно не сомневался, что я последую за ним. Внизу, возле дома, он сказал:
