«С середины 70-х он жил отдельной жизнью, — замечала Алла Демидова — А некоторые, может быть... не завидовали, но относились, может быть, несколько скептически к его такой обособленной жизни... Многие его воспринимали ревностно, не замечая масштаб и другой путь его».
Да и сама Алла Сергеевна, как и другие «кирпичи», за истекшее десятилетие основательно изменилась, повзрослела и стала понимать, что Таганка, начинавшаяся как «театр улиц», уже уходит. Демидова поделилась своими сомнениями с Высоцким и нашла в нем единомышленника. Их желания — сделать камерный спектакль для двоих — счастливо совпали. Сначала была попытка сделать инсценировку по дневникам Льва Николаевича и Софьи Андреевны Толстых. Но дальше разговоров дело не пошло. Позже Высоцкий занялся поисками малоизвестных пьес зарубежных авторов, но безуспешно.
Когда Демидова поделилась своими творческими проблемами с авторитетным театроведом и переводчиком Виталием Вульфом, тот сразу предложил ей подумать о пьесе Теннесси Уильямса «Крик, или Игра для двоих». «И мы, — рассказывала Алла Сергеевна, — пришли с Высоцким к Вульфу читать пьесу. Понравилась. В пьесе два действующих лица- режиссер спектакля, который ставит пьесу и сам же играет в ней, и сестра режиссера — уставшая, талантливая актриса, употребляющая (по предположению Высоцкого) наркотики, чтобы вытаскивать из себя ту энергию, которая в человеке хотя и заложена, но генетически спит и только в экстремальных ситуациях, направленная в русло, предположим, творчества, приносит неожиданные результаты...
По композиции пьеса делилась на три части: 1-й акт — трудное вхождение в работу, в другую реальность, когда все существо твое цепляется за привычное, обжитое, и нужно огромное волевое усилие, чтобы оторваться от всего этого и начать играть; 2-й акт — разные варианты «игры» (причем зритель так запутывался бы в этих вариантах, что не смог бы отличить правду от вымысла), и, наконец, 3-й акт — опустошение после работы, физическая усталость, разочарование в жизни, человеческих отношениях и рутинное состояние театра (сестра погибает от наркотиков и непосильной ноши таланта...).
Перевод Вульфа утвердили в министерстве культуры и сделали пометку о том, что пьеса предназначена для Демидовой и Высоцкого. Поэтому они не торопились с постановкой — куда спешить? Ведь она и так наша. Да и некогда было...
Когда речь зашла о режиссере, Владимир решил, что им должен стать сам автор пьесы.
Хотя Вульф и понимал, что это было совершенно нереально, тем не менее сказал: «Очень хорошо. Я с ним незнаком. Он никогда в России не был. Но у меня есть его телефон, есть его американский адрес. Будете в Америке — позвоните».
А пока они продолжили самостоятельные репетиции.
«И ЧЕТЫРЕ СТРАНЫ ПРЕДО МНОЙ РАССТЕЛИЛИ ДОРОГИ...»
— ...Марин, ты только посмотри, у меня такое впечатление, будто перед нами живые Блохин с Буряком! А? — под куполом громадного монреальского супермаркета раздался знакомый голос
Ребята, не веря своим ушам, оглянулись по сторонам и, только подняв головы, увидели стоящего над ними на лестнице Владимира Высоцкого, а рядом с ним — нет, это — наваждение! — была Марина Влади. Быть того не может!
— Может, может, — успокоил растерявшихся олимпийцев Высоцкий. — Привет, Олег! Здорово, Леня! Знакомьтесь, моя жена... Мариночка, а это наши футбольные звезды. Олег, между прочим, обладатель «Золотого мяча» как лучший футболист Европы... Вы уже как, справились?
— В общем-то, да, — сказал Блохин, который первым пришел в себя от неожиданной встречи.
— Тогда вперед!
На улице они заглянули в первое попавшееся кафе. Заказали бутылку русской водки. Высоцкий уточнил: «Вы как?» — «А, — махнул рукой Буряк, — уже все, что можно на Олимпиаде, мы проиграли!» Посидели, поболтали, вспомнили общих московских и киевских знакомых. «Потом, — рассказывал Блохин, — Володя спросил, можно ли нас украсть на несколько часов. Спустя полчаса мы приехали в симпатичный двухэтажный дом, ключи от которого оставили Марине и Володе уехавшие в Париж друзья».
Пользуясь отсутствием хозяев, Владимир с Мариной приняли гостей по-московски, с размахом. «У Лени накануне был день рождения, — вспоминал Олег Блохин, — и мы, смущаясь, конечно, попросили записать кассету на память. Под рукой кассеты не оказалось, и Высоцкий пошел по дому, нашел чистую... и стал петь. У него было прекрасное настроение, он смеялся, шутил... Мы обменялись адресами и телефонами... К 22.30 нам нужно было вернуться. Володя и Марина вышли и посадили нас на такси...»
Маринина подруга Диана Дюфрен, в доме которой они остановились, перед своим отъездом успела познакомить их со всеми «нужными людьми» и передала Владимира и Марину с рук на руки Жилю Тальбо. Тот, послушав Высоцкого, прикинул финансовые риски и предложил записать диск. Окрыленный неслыханной оперативностью, Высоцкий тут же начал думать о том, кто может сделать аранжировку, искал варианты оформления обложки, созвонился с Максимом ле Форестье и попросил его написать предисловие к пластинке. Потом Жиль повез их к звукоинженеру Андре Перье, «лучшему уху американского континента». В его студии Владимир записал отобранные вместе с Мариной песни.
Легкомысленное, но удивительно приятное канадское путешествие лишь в самом конце было несколько омрачено. У одного из отелей они случайно увидели звезду Голливуда, самого Чарльза Бронсона. Володя упросил Марину: «Познакомь...» Марина подошла к американцу: «Вот русский актер, очень известный, хотел бы с вами познакомиться». Бронсон даже слушать не стал, отмахнулся: «1Ъу эвэй!» — «Ну и хрен с тобой, — сказал, глядя на него в упор, Владимир. — Приедешь в Москву, я тоже с тобой знакомиться не захочу».
В Канаде наши путешественники оказались после кратковременного пребывания в Штатах. Пока летели, Высоцкий был в прекрасном расположении духа, развлекался, вспоминая рассказ О’Генри «Вождь краснокожих»: «Держи его крепче, тогда я успею добежать до канадской границы!» Марина громко хохотала, смущая соседей по салону. А Владимир все не унимался и тихонько, на ухо, напевал ей:
В Нью-Йорке они жили у Миши Барышникова, который собирался в Европу, «Желтого дьявола» в городе они так и не нашли. Зато их нашли телевизионщики компании Си-Би-ЭС и пригласили принять участие в программе «60 минут». Соглашайся, советовали новые американские знакомые, передача популярная, там работают нормальные, цивилизованные люди. Споешь несколько песен, тебя узнает Америка. Это шанс! Чего ты боишься?
— Да ничего я не боюсь!
Ведущий Дан Ратгер был доброжелателен и обаятелен. Обсудили, какие песни хотел бы спеть Высоцкий, о чем они. Остановились на трех — «Я не люблю», «Уходим под воду» и «Утренняя гимнастика». Самый острый вопрос прозвучал в конце интервью: «Может быть, это не так, но мне кажется, кое-кто в СССР беспокоится, вернетесь ли вы обратно. Я не ошибаюсь?»
— Ну почему?! — запротестовал Высоцкий. — Ну что вы! Я уезжаю уже четвертый или пятый раз, и всегда возвращаюсь. Это смешно! Если бы я был человеком, которого боятся выпускать из страны, так это было бы совершенно другое интервью. Я спокойно сижу перед вами, спокойно отвечаю на ваши вопросы. Я люблю свою страну и не хочу причинять ей вред. И не причиню никогда...
Когда прощались, Владимир поинтересовался, когда эфир. «О, точно сказать трудно, — напыжился Раттер. — У передачи очень высокий рейтинг, мы делаем интервью впрок, гости программы стоят в очереди. Вам ведь хорошо знакомо такое понятие «очередь»?» — «Конечно». — «Мы постараемся вам
