«Тарзана»: это было первое кино, в котором они увидели совершенно естественную, свободную от условностей жизнь. И длинные волосы. И замечательный тарзаний крик, который стоял над всеми улицами российских городов. Все подражали бунтарю Тарзану. И с этим государству приходилось бороться, прилагая куда больше усилий, чем позднее с Солженицыным.
Комментируя свои романтические баллады к фильму «Стрелы Робин 1уда», Высоцкий не скрывал: «Мне кажется, они передают ностальгию по нашему детству, когда все мы бегали и смотрели эти фильмы, взятые в качестве трофеев. Всяких Эрлов Флиннов и так далее…»
Свободное время они проводили на углу Цветного бульвара и Садовой-Самотечной. Травили разные истории, хохотали, глазели по сторонам. И снова смеялись. Просто так, от хорошего настроения.
Иногда выбирались в Серебряный бор. А как-то погожим майским днем отправились гурьбой по Савеловской дороге на Яхрому. Купались в речке до синих губ, лазали по кустам и деревьям, прятались друг от друга и орали от счастья, полноты сил и свободы. Случайно в одном из заросших густой травой овражков обнаружили присыпанный песком ящик со снарядами.
Специалист по оружию и боеприпасам (с германским еще стажем) Вовка-Васечек тут же определил: снаряды от немецкой легкой гаубицы. Ну и что с того, что от гаубицы, что от немецкой? Главное — в гильзах имеются толстые «колбаски» пороха — самый ценный товар в любых мальчишеских торгах- обменах.
— Стоп, ребята! — уговаривал друзей Володя. — Плохо будет, у меня друг в Эберсвальде на таком подорвался — костей потом не собрали. Не надо...
Но, отказавшись с большой неохотой от разборки снарядов, вспоминал один из участников «экспедиции», судьбу испытывать они не перестали: в песчаном откосе вырыли пещеру, уложили в нее пару снарядов, разложили костер и подожгли. Сами вскарабкались наверх и, разинув рты и заткнув ладонями уши, стали ждать. Ждали долго, аж надоело. Тогда завели считалку: тот, на кого выпадет, должен был лезть вниз проверить — не погас ли костерок... Слава богу, досчитать не успели — в грохоте, в гари, вместе с огромным куском откоса всей компанией съехали в воду. Чего и добивались. Страшно было до икоты. Потом весело...
А в следующее воскресенье Высоцкий с приятелем вновь решили поехать на старое место, чтобы как следует там пошарить. Снаряды — ну их, опасно, а вот что-нибудь поинтереснее там наверняка должно быть... На проселке, вблизи от места прошлого взрыва, парочку тормознул воинский патруль: куда? Совсем головы Потеряли? Тут только что так шандарахнуло! Оказалось, час назад на мине подорвались четверо мальцов...
На летних каникулах всем семейством — тетя Женя, Володя, племянница Лида с маленьким сыном — отправились на побывку к Семену Владимировичу. Он заранее снял дом в деревушке Плюты на берегу Днепра. Вместе вели натуральное хозяйство, собирали яблоки, груши, грибы. В «служебные обязанности» Вовки входил ежевечерний загон кур на насесты. А днем в каждую свободную минутку все мчались к реке. В этом месте Днепр был неширок, и мальчишеских силенок хватало, чтобы переплыть его туда и обратно. Но все равно тетя Женя волновалась, ожидая его на берегу.
— Теть Жень, да я Финов по пять раз переплывал! — оправдывался юный пловец.
По вечерам развлечений было немного. Так, домино, картишки, лото... Лида молодец — книжек с собой прихватила целый вагон. И Майн Рид, и Киплинг... «Маугли». «Мы не просто перечитывали, — рассказывала она, — «пережевывали» эту книгу по несколько раз. Володя всех изображал — то становился Маугли, то Багирой, то Каа, иногда разыгрывал целые сцены...»
Следующим летом Володя гостил с дядей Лешей в Закарпатье. Самые яркие впечатления — горы, густо покрытые лесами, и дети, не понимающие ни слова по-русски. Пришлось давать уроки...
По возвращении в Москву Володю ждал сюрприз. На очередной сбор папиных фронтовых друзей дядя Леша привел с собой самого Николая Скоморохова, при появлении которого офицеры все как один без команды встали. Еще бы: легенда авиации, летчик-ас, дважды Герой Союза. Потом Николай Михайлович помнил: кто- то попросил, чтобы какой-то подросток, все время крутившийся в комнате, сыграл и спел им. Это был сын Семена Высоцкого Володя. Он, не капризничая, сразу же подошел к фортепиано и запел. Особенно запомнилась песня Бернеса...
Потом мужчины курили у окна, а Володя, набравшись смелости, подступил к прославленному летчику с расспросами:
— Дядя Коля, а вы свой первый сбитый самолет помните?
— Еще бы! Как забыть...
— А расскажите...
— Да что тут рассказывать. В январе 43-го, фазу после Нового года, где-то над Лазаревской наткнулись мы на «раму». Видел, наверное? Вредная такая «рама» — самолет-шпион. Ведет разведку, паразит, корректирует огонь артиллерии, наводит на наши позиции «юнкерсы».
Атакую. Очередь — мимо. Второй раз захожу, жму на гашетку. Смотрю, от «фоккера» что-то отваливается, он горит. Но в воздухе, гад, держится! Третья атака — уже сверху. В точку! Прошиваю бензобак, и только тогда он начинает падать. Прямо на скалы... А я от счастья свечкой в небо! Это же надо — я, Скоморохов из села Лапоть, только-только за штурвал взявшись, «фоккера» завалил!.. Самолет, Вовка, можешь мне поверить, — живое существо. Абсолютно живое. И вот у этого живого существа есть сердце, как там в песне поется, «пламенный мотор» и «руки-крылья». И он послушен тебе... Ты — царь и бог!.. Понял?
***
К восьмому классу их мальчишеская компания окончательно сложилась. Все жили рядом: Володя на Большом Каретном, Акимов в Садово-Каретном, Гарик Кохановский на Петровке, Яша Безродный — в Лиховом... После уроков возле школы, как правило, не толклись. Но по вечерам собирались чуть не каждый день. Куда идем? — такого вопроса никто не задавал. Постоянной штаб-квартирой была «хата у Акимыча». Володя Акимов рано остался без родителей, но его теткам правдами и неправдами удалось оставить за несовершеннолетним пацаном огромную тридцатиметровую комнату, перегороженную надвое шкафами. Особый шик жилищу придавали отцовская шашка и долгополая бурка, висевшие на стенке. Тут же красовалась непременная вязанка лука. Квартира была коммунальная, в ней жили еще две семьи, но вечеринки, частенько заканчивающиеся под утро, хотя и были шумными, соседей, людей молодых и легкомысленных, мало беспокоили...
В «коммуне» были свои устав, эмблема, иногда даже велись «секретные» протоколы встреч, называемые по-казенному — собрания. Чуть позже появилась гитара. В основном, пел и играл Гарик Кохановский. Чтобы Володька играл — вроде бы нет, никто не помнил. Пел — да, но в хоре, вместе со всеми. Он больше любил «прикидываться», постоянно изображая кого-нибудь. Костяк «основного состава» был прочный: Высоцкий, Кохановский, Акимов. Другие — Яша Безродный, Миша Горховер, Володя Малюкин, Свидерский, Хмара, Лева Эгинбург — появлялись время от времени.
«Мы... очень подружились на одной общей страсти — любви к литературе, в частности, к поэзии, — вспоминал Кохановский. — Литературу у нас преподавала двухметровая дама во-о-от таких габаритов. Звали мы ее Слонихой. Она вставала у стены... и просматривала класс, как со смотровой вышки. Как «любили» мы ее уроки — это разговор особый™ Время было такое, смурное. Даже «разложенец» Есенин не издавался 22 года».
Но сменила ее новая молоденькая учительница Вера Петровна и открыла ребятам неведомый доселе мир — Андрей Белый, Николай Гумилев, Борис Пастернак, Марина Цветаева, Велимир Хлебников, Северянин, Крученых, какие-то «ничевоки». Не то чтобы эти имена были под запретом — их просто не вспоминали, будто не было таких имен в русской литературе. И ребята почувствовали себя почти «первооткрывателями Америки», стали бегать в ближайшую библиотеку имени Пушкина в надежде отыскать хоть что- то об этих поэтах и писателях. Откуда-то появлялись рукописные — реже машинописные — листочки со стихами, так называемые «списки»...
У Высоцкого стали случаться такие периоды, которые он называл «взапчит», то есть, он взапой читает... Потом настало время повального увлечения Бабелем. Друзья знали наизусть его «Одесские рассказы», пытались говорить языком Бени Крика и Фроима Грача, перебрасываясь удивительными выражениями:
— «Забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе огонь...»
