ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1. Стрела в стене
Вы думали — век электроники?
Стрела в стене!
Я родился в Харькове, на Москалёвке, в двухэтажном доме с серым пятном на стене.
Пятно было цементное, в простенке между окнами второго этажа, чуть выше рам, почти на уровне чердака. Сколько помню себя, я всегда знал, что это пятно — след немецкого снаряда. Точно так же, как всегда знал, что вот это — мои мама и папа, а это моя бабушка, а это мой дом. А серое пятно, похожее на серую звезду или бледную кляксу, — след взрыва, след войны с фашистами.
От улицы вглубь двора тянулся вдоль забора ряд сараев. Крайний, как раз напротив пятна, стоял на неровной земле, на скате, и с той стороны, что повыше, на него было очень интересно забираться, с другой, что пониже, — прыгать. Налазившись и напрыгавшись, мы усаживались на крыше и обсуждали пятно.
Все пацаны нашего маленького двора и единственная наша сверстница Жанна, все мы, конечно, знали, что пятно — след удара, взрыва. Нескончаемые споры вызывал только вопрос: какой это был снаряд? От пушки? Миномета? Может, это была бомба или граната? Споры были долгими и жаркими и чаще всего заканчивались тем, что это все-таки пушка. Но через день-два на крыше сарая опять шли бурные обсуждения, с не меньшим жаром и криками.
Цемент со временем потемнел, а красная кирпичная стена побурела, так что издали пятно было не очень заметным. Но вблизи его видно было прекрасно, и мальчишки со всей улицы приходили в наш двор, и мы угощали их пятном, как заправские экскурсоводы. Если повезет и взрослые не заметят, можно было вылезть на чердак, далеко высунуться в окошко и ковырять пятно гвоздем. Цемент был крепким, наверное, при заделывании пролома не старались экономить. Цемент не крошился и не осыпался, он с большим трудом отламывался кусочками, как гранит. Память о войне монументальна.
Мы, конечно, играли в войну и разделялись на «русских» («наших») и «немцев», которые назывались «они», или «фашисты». Русские всегда побеждали. Это, кстати, подтверждало, что уже в пять-шесть лет мы, москалёвские харьковские дети, обладали интуитивным пониманием исторического процесса.
Были и связанные с войной табу. Мы все знали, что нельзя рисовать свастику, которая у нас называлась «немецкий крест».
Однажды я нарисовал паучий символ мелом на кирпичной стене у входа в подъезд, как раз над лавочкой, где любили сидеть все пожилые соседки из нашего дома по вечерам, когда воздух наполнялся одуряющим запахом белых цветов с удивительным названием «табак», они пахли только с наступлением сумерек — и до темноты.
Бабушка увидела свастику, вынудила меня признаться, а потом моя добрая, мягкая бабушка, ни разу меня не бившая и почти не наказывавшая, вывела меня за ухо и поставила в угол над погребом, под окном нашей кухни. Я смотрел на кирпичную стену, злился на бабушку и много думал, — а что еще можно делать, стоя в углу? Только гораздо позже я узнал, что во время войны в этом погребе хранились невеликие запасы продуктов, и во время первой оккупации Харькова проходящие немцы разграбили его подчистую, а потом двое сыновей моей бабушки, моих несостоявшихся дядьев, погибли от голода.
И я живу только потому, что мой отец родился в августе 1945 года — через два года после того, как войска маршала Конева вторично и уже навсегда выбили гитлеровцев из Харькова.
Память не должна быть избирательной, а историю нельзя переписывать. Ее можно уточнять и дополнять, но нельзя редактировать. Иначе прошлое отредактирует и нашу современность, и будущее потомков. Прошлое может реально выстрелить в будущее из пушки. Вроде той, оставившей след на стене дома, в котором я вырос.
Пушки из прошлого умеют стрелять в будущее, болезни массового сознания, казалось, уже забытые и выброшенные на свалку истории, дают рецидивы в следующих поколениях. Точно такие же дыры в стенах домов — только еще не заделанные, горячие, дымящиеся — я увидел в 2008 году в репортажах из Цхинвала после того, как грузинская артиллерия обстреляла этот осетинский город в запоминающийся день 08.08.08{4}.
С самого начала в войне, развязанной Саакашвили, было много общего с войной, развязанной Гитлером. И не случайно западные средства массовой информации, с подачи немецких журналистов, окрестили ее «блицкригом» (или, в некоторых случаях, даже «грузинским блицкригом»).
Сходство заметно было с самого начала, с объяснений причин и поводов к грузино-осетинской войне. Как и нацисты в 1939-м, грузинское руководство образца 2008-го попыталось обвинить в агрессии сторону, подвергшуюся нападению.
Вторая мировая война началась с провокации в немецком приграничном городке Глейвиц. Группа эсэсовцев имитировала польское нападение на местную радиостанцию. Произведя несколько выстрелов перед микрофоном, эсэсовцы зачитали заявление на польском языке о том, что «настал час освободительной войны поляков против Германии». Для убедительности здесь же расстреляли и оставили трупы переодетых в польскую военную форму немецких заключенных. На следующий день началась Вторая мировая война.
Саакашвили,
Наверное, потому, что у грузинского руководства существовала внутренняя убежденность, что «цивилизованный мир» в который раз априори примет давно уже внедряемые в массовое сознание штампы об извечной агрессивности громадной России и миролюбии «маленькой, но такой демократической» Грузии.
И поначалу так и было. Мейнстрим изливаемого ведущими мировыми СМИ потока информации был таков, что это Россия совершила агрессию. Но со временем, когда западные журналисты стали прибывать в зону конфликта, когда в западных газетах и на телеканалах стали появляться не постановочные, а реальные кадры войны, общественное мнение изменилось и на Западе. Начались яростные споры, с обвинениями в выдаче конфиденциальной информации, в том числе и в ООН. Вспомним.
Убитые дети в школу не пойдут
На заседании Комитета по социальным и культурным вопросам Генеральной ассамблеи ООН 16 октября 2008 года представитель России Владимир Жеглов и представительница Грузии Майя Шанидзе говорили о детях. Каждый о своих.
Не о «своих», конечно, в прямом смысле слова. Жеглов говорил о погибших детях Осетии. Шанидзе — об опоздавших в школу детях Грузии.
Заседание было бурным. Представители заканчивали выступление, выслушивали оппонента и вновь брали слово. По словам Шанидзе, женщины и дети стали основными жертвами конфликта с грузинской стороны. Она сказала, что боевые действия привели к перемещению 115 тысяч человек, из которых 40% —
