Всемогущий Майкл Оуэн остановил запись. Как и предполагалось, Ник потерял дар речи от изумления.
— Теперь вам понятна моя озабоченность, полковник?
— Мартин Фабер! — пробормотал он, качая головой, не в силах поверить. — Ну конечно!
— И это еще не все.
Оуэн поднял пульт и очертил им линию вокруг застывшего на экране изображения мужчины:
— Вы видели, что у него в руках?
— Это не?.. — На лице агента отразилось глубокое волнение. — Это то, что я думаю, сэр?
— Именно.
Ник Аллен сжал губы, словно не веря собственным глазам. Он ближе придвинулся к экрану и всмотрелся:
— Если я не ошибаюсь, сэр, это только один из нужных нам камней.
Коварный огонек вспыхнул в глазах гориллоподобного гиганта, стоящего у руля самой могущественной секретной службы планеты.
— Вы правы, полковник, — улыбнулся он. — Хорошая же новость состоит в том, что этот видеодокумент невольно раскрывает местонахождение другого, недостающего камня.
— Каким образом?
— Смотрите внимательно, прошу вас.
Майкл Оуэн поднес пульт к экрану и снова включил запись. Изможденная фигура Мартина Фабера ожила словно по волшебству. Взгляд голубых глаз увлажнился, словно он вот-вот расплачется.
«Хулия, — прошептал он, — быть может, мы больше не увидимся…»
«Хулия?»
Директор Агентства национальной безопасности улыбнулся, заметив на лице своего самого способного сотрудника удовлетворенную гримасу. Видео еще не закончилось, а приказ шефа уже внедрился в мозг его лучшего агента и занял первое место в списке приоритетов.
— Хулия Альварес, — заключил Оуэн. — Найдите эту женщину, полковник. Немедленно.
1
По какому-то странному убеждению я с детства свыклась с мыслью, что, когда умру, душа моя отделится от тела и воспарит ввысь. Я была уверена, что там, наверху, влекомая неодолимым притяжением, я предстану перед ликом Бога и смогу взглянуть в Его глаза. И в тот момент мне все станет ясно. Мое место в мироздании. Мои корни. Моя судьба. И даже то, почему мое восприятие вещей отличается… таким своеобразием. Так мне объясняла моя мать, когда я расспрашивала ее о смерти. И даже наш приходской священник. Они оба прекрасно умели успокоить мою католическую совесть. Та завидная уверенность, с которой они защищали все имеющее отношение к потустороннему миру или страждущим душам, достойна всяческих похвал. И теперь я начинала понимать причину этого.
В ту первую ноябрьскую ночь я, само собой, еще не умерла. Неживым, напротив, было застывшее передо мной видение: огромное спокойное лицо почти пятиметрового сидящего гиганта пристально следило за тем, как я порхала в нескольких дюймах от него.
— Не задерживайтесь слишком надолго, деточка.
Мануэль Мира, смотритель собора Сантьяго-де-Компостела, вывел меня из ступора, окликнув с нижнего яруса. Весь вечер он ходил за мной по пятам и следил, как я навешиваю веревки перед суровым ликом Христа Всемогущего в Портике Славы, в самой западной части храма, А теперь его смена закончилась, и, вероятно, ему было совестно оставлять меня одну здесь, среди совершенно непонятных шнуров и железок.
В действительности же беспокоиться ему было не о чем. Я пребывала в отличной физической форме, вооруженная более чем достаточными знаниями по технике альпинизма, а датчики охранной сигнализации в этой части собора уже много дней исправно докладывали ему, что я всегда покидаю свои леса около полуночи.
— Все-таки нехорошо, что вы работаете в столь уединенном месте.
Бдительный страж вопил во весь голос, чтобы я его услышала.
— Ступайте, Мануэль. В мои планы вовсе не входит попусту рисковать своей шкурой, — ответила я с улыбкой, не отвлекаясь от своего занятия.
— Смотрите, Хулия. Если вы упадете или ваша страховка откажет, никто об этом не узнает до завтра, до семи утра. Подумайте хорошенько!
— Я рискну. Это ведь не Эверест, правда? И, кроме того, у меня всегда с собой телефон.
— Да знаю, знаю, — проворчал он. — И все равно, будьте осторожны. Доброй ночи.
Мануэль был старше меня, вероятно лет на двадцать пять — тридцать, у него самого имелась дочка моего возраста, но он почел за благо отступиться. Я висела на уровне третьего этажа, в своем белом рабочем комбинезоне, яркой каске со сверкающим логотипом Фонда Баррие де ла Маса, пластиковых очках и диадеме из светодиодов на голове, а закрепленный на талии нейлоновый шнур одним концом был соединен с карманным компьютером, а другим — с легкосплавной иглой, вонзенной в правый бок Христа. Мануэль прекрасно знал, что сейчас было лучше мне не перечить. Моя работа требовала хирургической точности и полной сосредоточенности.
— Спокойной ночи, — ответила я, признательная за его неподдельное беспокойство обо мне.
— И осторожней с призраками, — добавил он без тени юмора. — Сегодня канун Дня всех усопших, а они и в обычные ночи часто тут бродят. Нравится им это место.
Я даже не улыбнулась. В этот момент я держала в руках эндоскоп стоимостью тридцать тысяч евро, разработанный в Швейцарии специально для выполнения этой работы. Поэтому покойники, несмотря на полученное предупреждение, интересовали меня не слишком сильно.
Хотя, быть может, напрасно…
Долгие месяцы, проведенные за изучением материалов по сохранению шедевров романского стиля, подсказывали мне, что я нахожусь на расстоянии вытянутой руки от решения загадки таинственных повреждений одного из важнейших архитектурных ансамблей мира — памятника, вдохновлявшего многие поколения идеей, что после этой жизни нас ожидает другая, лучшая… Какая разница, что сегодня канун Дня всех усопших! В сущности, это было простым совпадением, причем очень удачным. Изображения, которые мне предстояло исследовать, в течение многих веков встречали пилигримов на Пути святого Иакова — самом древнем и популярном паломническом маршруте Европы, укрепляя их веру и свидетельствуя о том, что преступивший порог этого храма человек прощается со своей жизнью грешника и начинает новую, значительно более духовную. Отсюда и название — Портик Славы. Более двухсот скульптур, украшавших эти врата, были воистину бессмертными. Воинство, неподвластное губительному воздействию времени и человеческих страхов. Тем не менее начиная с 2000 года какая-то странная болезнь постепенно лишала их жизненной силы. Фигуры пророков Исаии и Даниила, например, начали расслаиваться, а немного выше — несколько статуй музыкантов со своими инструментами грозили обрушиться вниз, если не принять срочных мер. Ангелы с трубами из Книги Бытия, грешники и мученики — все эти скульптуры пугающим образом почернели. Как ни прискорбно, речь шла об утере цветовой гаммы и непонятной блеклости красок всего ансамбля в целом.
Со времен Крестовых походов ни одному человеческому существу не доводилось изучать эти фигуры столь близко и столь основательно, как пришлось мне. Специалисты Фонда Баррие полагали, что скульптуры подверглись разрушающему влиянию влажности или каких-то микроорганизмов, однако я не разделяла их уверенности. Поэтому я старалась работать после закрытия собора, когда на меня не глазели туристы, а паломники не жаловались, что мы спрятали величайшую святыню на Пути святого Иакова за лесами и непрозрачной сеткой. Ну и конечно, когда другие техники-реставраторы не могли поставить под сомнение мои идеи.
Однако у меня была и еще одна причина.
На мой взгляд, такая важная, что до нынешнего момента доставляла мне одни лишь проблемы.
