гетман, это обещания царя, что, прежде чем начнет действовать русско-польская комиссия по отдаче земель, он будет заблаговременно поставлен об этом в известность, «дабы я вовремя мог народ украинный предостеречь» и дать возможность казакам покинуть правый берег, равно как и всем тем, кто не пожелает остаться «под игом ляцким»[564].
Для Мазепы то, что он услышал в Жолкве, было равносильно краху всей его двадцатилетней политики. Еще принимая тяжелые условия Коломакских статей, Мазепа надеялся, что его верность и личные отношения с сильными мира сего позволят прийти к компромиссу, как во времена великого Богдана Хмельницкого, когда по молчаливому согласию сторон многие пункты Переяславского соглашения не выполнялись. И уже казалось, что все так и случилось. Петр не только не запрещал Мазепе иметь контакты с иностранными государствами, но и часто просил его помощи в дипломатических сношениях. То же самое было и с арендой, отмененной Коломакскими статьями, — гетман снова ввел ее без всякого сопротивления со стороны российских властей. Надеялся он и на замалчивание страшного пункта о превращении Гетманщины из «гетманского реймента» автономного управления в обычную область единого Российского государства. Теперь становилось ясно, что все надежды рухнули.
Очень важен вопрос о юридической правомочности тех изменений, которые предполагали провести Петр и его окружение в отношении Гетманщины. Понятно, что в России начала XVIII века не задумывались о таком пустяке, как соблюдение юридических формальностей. Но в случае с Украиной они имели дело с людьми, получившими западное образование и воспитанными на той системе ценностей, которая существовала в Европе в начале Нового времени. Не раз с уст Мазепы и его сторонников в момент гнева срывались фразы: «Имеем право», «Не саблей нас взяли». Речь, по сути, шла о природе отношений между Украиной и Россией, как их представляла себе украинская элита. Их не «завоевали» цари, но они добровольно, на основе соответствующих статей соглашения приняли «высокую руку» царя и присягнули ему на верность. Соответственно, нарушение положений договора одной стороной освобождало другую от своих обязательств.
Коломакские статьи, на условиях которых присягал Мазепа, становясь гетманом, несмотря на все их недостатки и жесткие нововведения (по сравнению с 1654 годом), подтверждали казацкие «права и вольности» в том виде, в котором они были даны Богдану Хмельницкому. Прежде всего они сохраняли автономию Гетманщины и подчеркивали, что русские воеводы не должны вмешиваться «в права и вольности казацкие и в суды и ни в какие дела»[565]. Отдельный, восьмой пункт Коломакских статей оговаривал, что в случае войны, во время прохождения российских войск через Украину казакам не должно чинить оскорблений и притеснений [566]. Именно эти положения и были нарушены в годы Северной войны. Причем в пунктах, касавшихся «казацких вольностей», то есть внутренней автономии, они нарушались сознательно и целенаправленно.
На том же роковом военном совете в Жолкве Мазепа просил царя для защиты Украины от шведов послать хотя бы десять тысяч регулярного войска. На это Петр ответил: «Не только десяти тысяч, но и десяти человек не могу дать. Как можете, сами обороняйтесь»[567]. Это было еще одно прямое нарушение Коломакских статей, которые, о чем говорилось выше, прямо обязывали Россию защищать Украину в случае военной опасности. Мазепа не случайно просил помощи у Петра: большинство казацких войск было разбросано по фронтам Северной войны. Гетман имел право расценить это как нарушение вассальных отношений, согласно которым суверен был обязан защищать своего вассала[568]. Замечу, верного вассала.
Вместо плана защиты Украины Мазепе был представлен план «выжженной земли», который был принят как главная доктрина предстоящей военной кампании. От Пскова до Северской Украины на глубину 200 верст должна была возникнуть «мертвая зона», откуда эвакуировалось население; хлеб прятался в ямы, а все оставшееся предписывалось «жечь без остатку»[569].
Если в эти трудные дни Мазепа перечитывал своего любимого Макиавелли, то ему должны были броситься в глаза следующие слова: государю «ради сохранения государства часто приходится нарушать свои обещания. Так что в душе он всегда должен быть готов к тому, чтобы изменить направление, если изменятся обстоятельства или ветер удачи начнет дуть в другую сторону» [570]. После рокового совета в Жолкве Мазепа был внутренне готов «изменить направление». Другого пути для сохранения своего государства он уже не видел. В 68 лет начинать жизнь заново, согласитесь, не просто, равно как бросаться с головой в омут. Это было очень тяжелое решение и еще пока отнюдь не окончательное. Но почва для начала переговоров была готова.
Глава 13
Переговоры со шведской партией
Казалось, давно прошли юношеские времена, когда Мазепа давал волю гневу. Теперь он был политиком, прошедшим суровую школу жизни, сумевшим выстоять и победить не в одной сложнейшей ситуации. Он умел манипулировать людьми, разгадывать их тайные мысли и стремления. Он гордился своим умением скрывать собственные чувства, «говорить, не сказав ничего». Он был, как говорили, сказочно богат, сосредоточивал в своих руках огромную власть и влияние. Но теперь, весной 1707 года, все шло наперекосяк, все рушилось и разлеталось в прах. Мазепа все больше чувствовал себя немощным, обманутым стариком, на глазах которого погибало его любимое детище — Гетманщина. Именно поэтому он срывался, позволял себе приступы ярости, чего практически никогда раньше с ним не бывало.
Там же, в роковой Жолкве, Мазепа случайно увидел у войскового товарища Думитрашка, которого он собирался послать в Киев, письмо к компанейскому полковнику Танскому, написанное Меншиковым. Гетман очень удивился, велел отдать письмо и прочитал его. Это оказался приказ собрать запасы провианта и казны на шесть месяцев и немедленно выступать со своим полком в распоряжение Меншикова. Как описывает Орлик, Мазепа, прочитав письмо, сорвался от гнева с места и разъяренно закричал: «Разве может быть большее поругание, посмеяние и унижение моей особе, чем это! Каждый день князь Александр Данилович со мной видится, каждый час со мной совещается и, не сказав мне ни единого слова, без моего ведома и согласия посылает приказы людям моего регимента! И кто же выдаст Танскому без моего указа месячные деньги и провиант и как он может без воли моей идти куда-нибудь с полком своим, которому я плачу? А если б пошел, то я б его велел, как пса, расстрелять. Боже мой, ты видишь мою обиду и уничижение!»[571]
Именно в этот момент гетману сообщили, что прибыл из Львова иезуит Заленский и ожидает в приемной. Мазепа «внезапно оставил гнев» и радостно спросил: «А он откуда явился?» После этого он велел его пригласить, заперся с ним наедине, а генеральному обозному Ломековскому и Орлику велел отправляться по своим квартирам. Орлик пишет, что в результате Мазепа послал этого иезуита в Саксонию к Лещинскому[572].
После того как Петр отпустил Мазепу из Жолквы, гетман выехал в сопровождении царевича Алексея. Но по дороге отправил царевича вперед, а сам свернул в один из дворцов княгини Дольской, где его ожидал присланный от нее ксендз. При этом старшина полагала, что речь шла просто о помощи княгине в выкупе какого-то ее имущества[573].
Прибыв в Киев, Мазепа отправил царевича Алексея в Смоленск, а сам вернулся в Батурин. В это время он получил подробную инструкцию от Петра, как действовать в случае наступления Карла. В ней предписывалось укреплять всеми мерами Печерскую крепость, а во время наступления шведов отступить за Днепр, оставив гарнизон для обороны Печер. При этом «старый Киев» предполагалось «оставить пуст»[574]. Это было началом разработки военной доктрины петровского окружения, согласно которой на этом этапе Северной войны предстояло действовать по принципу «выжженной земли». Первым должен был превратиться в «выжженный край» старый Киев, вместе с Софией, братским монастырем, Киево-Могилянской академией и прочими, священными не только для Мазепы местами. Один Бог знает, что творилось у него в душе после получения этого указа.
Неизвестно, знал ли гетман о тех тайных переговорах, которые в этот период вели Петр и его окружение, пытаясь найти новую удобную кандидатуру на польский престол (ввиду отречения Августа) или
