таки Савелов должен занимать место в этой цепи? Отчего, скажем, не предположить стечения обстоятельств, простого совпадения случайностей?.. Если бы так! К сожалению, дело, по-видимому, обстоит хуже. Значительно хуже…
Эти сомнения разъедали когда-то прочную веру в собственную правоту, как кислота разъедает металл. И Маясову временами казалось, что сомнения вот-вот одолеют его, заставят капитулировать — признать, что он как оперативный работник оказался не на высоте, допустил непоправимую ошибку в оценке личности погибшего парня и других обстоятельств дела, с ним связанного.
Впрочем, так думал не он один. Его тревогу и беспокойство за судьбу неожиданно осложнившегося дела разделяли все, кто работал вместе с ним. И прежде всего капитан Дубравин. Именно эта тревога и привела его на днях к Маясову домой.
В тот тихий душный вечер Вовка затащил отца на старый пруд, неподалеку от их дома, Маясову было не до рыбной ловли, но он все же пошел с сыном, потому что несколько раз обещал ему.
Там, на берегу полузаросшего осокой пруда, Дубравин их и нашел.
— А-а, вот вы где, два Владимира!
Капитан подал Вовке кулек с конфетами. Обнаружив, что он ловит карасей на голый крючок, с добродушной укоризной покачал головой.
— Да я говорил папке, что червяк сорвался, а он не слышит, — начал оправдываться Вовка.
Наладив мальчонке удочку, Дубравин подошел к Маясову, склонившемуся над раскрытым этюдником.
— Вроде неплохо получается.
— Не льсти, не умеешь.
Они помолчали, любуясь латунно-желтой кромкой неба на горизонте.
— Какой закат! — восхищенно воскликнул Дубравин. — Глядя на такую красотищу, поневоле думаешь: все житейское — суета сует.
Маясов сразу раскусил эту дипломатию.
— Давай-ка, Николай Васильевич, без подхода, без философии… Утешать, что ли, меня пришел?
Дубравин смущенно заулыбался:
— Так уж и утешать…
Маясов отложил на траву кисть и палитру, сокрушенно вздохнул:
— Как ни ломаю голову, не могу понять, где дали промах?
— На ошибках учатся…
— За такие ошибки, Лука-утешитель, не прощают, — сказал Маясов. — Помолчав, мрачно добавил: — И правильно, пожалуй, делают.
С каждым днем обстановка по делу Савелова становилась все более напряженной. Было похоже, что без артистки им клубка быстро не распутать.
Маясов уже собирался отдать приказ, чтобы Ирину Булавину пригласили в Ченский отдел КГБ. Но повестку писать не пришлось. Булавина пришла сама.
Это произошло в понедельник, в десятом часу утра. Маясов вышел из-за стола, поздоровался с ней за руку, подвинул ей стул.
— Одну минуту, Ирина Александровна… — Он позвонил по телефону Демину, который находился в это время у Дубравина, — сообщил о приходе гостьи.
Ожидая полковника, Маясов завел речь о ближайших театральных премьерах, о последних ролях Булавиной. Она отвечала рассеянно, односложно. За прошедшие четверо суток ее будто подменили: лицо осунулось, под глазами лежали тени.
Когда, наконец, пришел Демин, Маясов сказал:
— Что ж, Ирина Александровна, расскажите, с чем пожаловали…
У нее был такой вид, что она вот-вот заплачет. Маясов подал ей воды.
— Благодарю вас, — Булавина отпила глоток, вздохнула. — Я пришла, чтобы сказать вам всю правду об этом портсигаре… Впрочем, вы уже и сами, наверное, все знаете, если так настойчиво добиваетесь… не даете покоя.
— Вы позволите? — Маясов достал пачку сигарет.
— Разрешите, я тоже…
Ирина несколько раз затянулась, потом, глядя на кончик сигареты, заговорила негромко, с долгими паузами:
— Я врала… Муж ничего не знает о портсигаре… Он принадлежал моему отцу. Букрееву Александру Христофоровичу… Мать говорила, что он погиб… на войне… Но она тоже не знала всей правды… Теперь, когда я получила эти письма…
Ирина осеклась, бросила быстрый взгляд на Маясова и нервной скороговоркой продолжила:
— Когда портсигар случайно попал в ваши руки. Нет, когда Игорь…
Окончательно запутавшись, она замолкла, потом, глядя в пол, едва слышно закончила:
— Простите, мне очень трудно собраться с мыслями…
— Вам не следует так волноваться, Ирина Александровна, — сказал Маясов. — Прошлое отца не имеет к вам отношения.
— Да, но он жив! — вырвалось у Булавиной.
Маясов многозначительно переглянулся с Деминым. Он понимал, что его собственная реакция на услышанное должна быть достаточно точной, чтобы не вспугнуть пошедшую на откровенность женщину, не дать ей снова замкнуться в себе.
— Вы упомянули о письмах… от него?
— Да.
— Они у вас?
— Нет. Мне посоветовали уничтожить их.
И опять пауза, потом осторожный вопрос, рожденный внезапной догадкой:
— И посоветовал Арсений Павлович Рубцов, не так ли?
— Он сам рассказал вам об этом? — Ирина в замешательстве уставилась на Маясова. — Как же так… Мне он сказал молчать… а сам… за моей спиной…
Ирина замолкла. Теперь заговорил Демин.
— И только поэтому вы боялись рассказать правду о портсигаре?
— Портсигар — это все, что осталось от отца… В сорок шестом году эту вещь передал моей матери Арсений Павлович. Он и рассказал нам о смерти отца. А теперь, когда я получила эти письма…
— Расскажите обо всем этом подробнее, — попросил Демин.
ГЛАВА VIII
Свадьба
1
В большом светлом кабинете генерала Винокурова были открыты все окна. Не переставая жужжали два настольных вентилятора в никелированных решетках. И все равно было жарко, душно. Казалось, с шумной улицы в комнату вливается не свежий воздух, а раскаленный пар.
Прилетевшие из Ченска Демин и Маясов сидели по бокам полированного столика, рядом с большим столом Винокурова, молчаливо ожидая генеральского «да» или «нет» своему замыслу, венчавшему трудную многомесячную работу.
Винокуров читал их доклад. Протянув руку к деревянному стакану, он вынул красный карандаш и
