грамотами такой важности, что, если он причинит вам зло, он причинит его Синьории». Естественно, я взял грамоты и вернулся к папе.
Микеланджело Буонарроти (из частной переписки, 1507 год)
— Флорентийская республика, — проговорил Солово, излагая факты так, чтобы его мог понять человек, которого адмирал подозревал в наивности, не может только ради вас идти на риск и военные потери. Сильные приказывают слабым, те в свою очередь распоряжаются немощными. Я предлагаю вам самому представить собственное место в этой иерархии. Короче, Синьория по нашему требованию за гроши выдаст вас, какая бы участь вам ни была уготована.
— Таковы обычаи нашего мира, — добавил Пьетро Ансельми с ухмылкой. Это знает мой маленький сын, а ему только три! Где вы провели свою жизнь, художник?
«Укрывался от вихрей реальности двумя небольшими, но талантливыми руками», — подумал адмирал, однако от слов воздержался, следя за тем, как Микеланджело переводит взгляд с него на Дроза, а потом на Ансельми. «Голые нервы, — рассудил адмирал, — или же просто выпущенный на свободу скверный норов».
— Я не согласен с адмиралом, — проговорил Микеланджело, взволнованный голос его метался вверх и вниз, как обезьяна по жерди. — Я сомневаюсь, чтобы Флоренция могла позволить себе склониться перед столь агрессивным понтификом в страхе перед еще не сформулированными угрозами. Я верю, что Синьория уже выбрала поле для решительной схватки.
Солово улыбнулся и наклонился вперед, чтобы вновь наполнить свой кубок вином. Нума Дроз оставался спокойным, лишь глаза его чуть сдвигались, обращаясь то к Ансельми, то к скульптору… таким образом с честью проходя испытание, назначенное для него адмиралом.
— Я различаю за вашими словами эхо иного голоса, мастер скульптор, терпеливо промолвил адмирал. — Могу ли я рискнуть задать вопрос — чьего же именно?
Уродливое молодое лицо Микеланджело покраснело.
— Я советовался с некими представителями республики, — сказал он отрывисто.
— С неким вторым канцлером? — допытывался Солово. — Быть может, с мастером Никколо Макиавелли?
Микеланджело подтвердил предположение движением плеч и внезапно обнаружил на потолке нечто захватывающее.
— Ну и что с того? — бросил он гневно. — Люди, которым нужно изваяние, обращаются ко мне; я прибегаю к его совету в тонкостях правления. Настал век специалистов, адмирал.
Солово воспротивился.
— В обычных случаях да, но не в этом. Дело в том, что друга моего Никколо мадам Неудача посетила буквально во всем. Его мысли обучены, вышколены и отважно Шествуют в бой — чтобы отступить при первой же встрече с реальностью. Выношенная им в мыслях Флорентийская народная милиция ничего не дает.
— И отлично, — согласился Ансельми, оскорбленный в профессиональных чувствах. — Любители только портят дело. — Нума Дроз искренне закивал.
— Его иностранные миссии, — продолжал Солово, — энергично распространяли недобрую волю, и всю свою жизнь он будет безошибочно менять хозяев — олигархию Медичи на республику и обратно — в самый неподходящий момент.[58] На вашем месте, мастер Микеланджело, я не стал бы рисковать остатками собственной жизни, полагаясь на совет Макиавелли.
Микеланджело яростно поглядел на него. Испуг и разочарование, вскипев, превратились в отвагу.
— Хорошо, — сказал он, — благодарю за отеческие советы. Но пока у меня останется выбор, я склоняюсь к его мнению, а не вашему.
Пальцем с черным камнем адмирал послал вперед Нуму Дроза.
— Я не очень силен в искусстве, — проговорил швейцарец, — но все, что я слыхал, свидетельствует: художнику нужны
И прежде чем стихло последнее слово, меч Дроза описал серебряную дугу, целя в сустав правой руки Микеланджело.
Скорость удара была такова, что художник не имел времени унизить себя воплем, даже просто отреагировать. Посему он сохранял достойное похвалы стоическое спокойствие и лишь смотрел, как Ансельми непонятным образом отразил этот удар своим кинжалом.
— Мне очень жаль, мастер швейцарец, — произнес Ансельми с любезным сожалением, — но этого я допустить не могу; увы, приказ есть приказ.
— Великолепно! — убирая клинок, ответил Нума Дроз, выразив восхищение действиями собрата по ремеслу. — Быстро и точно.
Ансельми разрешил себе скромную улыбку.
— Благодарю вас… но вы сами позволили мне это сделать, не вложив в удар полную силу. Вы не намеревались довести дело до конца, так ведь?
Дроз еще более обнаружил дух профессионального товарищества.
— Признаюсь, вы правы, однако немногие сумели бы это заметить.
— Оставить ему шрам на всю жизнь, а не отрубить, так?
— Именно! — Лицо Нумы Дроза озарилось солнечной улыбкой. — Совершенно точное определение того, что могло произойти.
— Я ухожу! — вскричал Микеланджело, обретя голос и способность к движению, но немедленно остановился, чтобы не наткнуться горлом на шпагу Ансельми.
— Вы остаетесь на своем месте, — проговорил кондотьер, искусно прикасаясь клинком к адамову яблоку скульптора, чтобы возвратить его на место, — и выслушаете все, что хотят сказать эти добрые синьоры.
— Я в долгу перед вами, синьор, — изящно заметил Солово, отчасти вдохновленный этим экономичным спектаклем в мире, склонном к напрасным тратам эмоций и сил.
— Флоренция, та вся за свободу, — заявил Ансельми, его варварский итальянский лишь чуточку портил эффект. — Но мой разум говорит, что всякие чувства ее определяются нынешними интересами. Если бы зависело от меня, я бы позволил вам, скульптор, остаться в городе, и мы бы получили отличную войну с его святейшеством — великолепная штука! Это принесло бы моему отряду кучу добра. Однако, как ни прискорбно, мой работодатель склонен к большим раздумьям. Значит, вы высиживаете эту беседу, слушаете и перевариваете. В конце, если вы еще будете упрямиться, я для безопасности провожу вас до дома… Понятно?
Микеланджело покорно кивнул. Шпага медленно вернулась в ножны.
— Чтобы подрубить самые корни дела, — начал адмирал, выбирая слова. Микеланджело вновь побледнел. — Я хочу из своих средств предложить вам три сотни дукатов за возвращение в Рим и исполнение заказа. Вы можете легко проверить мои кредитные связи с гильдией флорентийских ювелиров через римского еврея.
— Уже сделано, — отозвался Ансельми. — Скульптор, у этого человека есть то, что есть, как он говорит.
В предположении, что подобная проверка может быть необходимой, улавливался легкий шепоток недоверия, однако великодушный Солово не стал обращать на него внимания. Нума Дроз, ожидавший сигнала к действию, понял намек и расслабился.
— Зачем золото мертвецу? — задал Микеланджело совершенно разумный вопрос. — Вернувшись в Рим, я не переживу и первой ночи. Будьте добры, объясните мне, чем и кого может соблазнить положение самого богатого из удавленников среди всех выброшенных в Тибр.
Получилось так, что Солово обратился к трем основным побудительным мотивам: сперва — к рассудку, потом — к страху и наконец — к жадности. Трижды отвергнутый, не сумев выманить своего кролика из флорентийской норки, он вынужден был напрячься и проявить изобретательность.
— Полагаю, — скорбно продолжил он, — что этот вопрос можно было бы уладить, если бы мы со скульптором переговорили наедине.
— Понятно, — произнес Ансельми со всей вежливостью, которую допускал его культурный уровень. — Более того, возможно, если вы извлечете стилет из правого сапога и передадите мне то подозрительно большое, наверняка с пружиной, кольцо. Да, вот это, с черным камнем.
— Не покидайте меня! — возопил Микеланджело, пытаясь обрести защиту у кондотьера.
— В этом эпизоде, скульптор, как вы прекрасно знаете, есть более глубокие течения, — проговорил Солово ровным тоном (ну прямо добрый отец, увещевающий родное дитя). — И зная это, если я заверю вас в том, что не причиню вам вреда, и поклянусь всеми богами, неужели вы не перемените своего мнения?
Микеланджело, дернувшись, поглядел на адмирала; лицо скульптора обрело бледность собственных мраморных творений, ему пришлось проглотить набежавшую в рот слюну.
— В этом случае соглашусь, — проговорил он и сразу же успокоился. Пожалуйста, оставьте нас, Ансельми. Я хочу поговорить с адмиралом.
— При всех наших нынешних расхождениях, — проговорил Солово, — начнем с того, что я восхищаюсь вашей Pieta…[59] и «Давидом».
— Итак, вы обладаете чувствительностью к искусству? — спросил Микеланджело с острым интересом.
— Нет. Во всяком случае, не в полном смысле этого слова.
Скульптор поглядел на адмирала, словно заново оценивая его, и собеседники надолго замолчали. Солово с радостью позволил ему дожить весь отведенный срок.
— Адмирал, — сказал наконец Микеланджело. — Мне трудно доверять таким людям, как вы. Без живого восприятия искусства человек становится пленником собственной падшей натуры.
— Безусловно, — согласился адмирал. — И могу возразить на это тем, что именно живое восприятие вашего искусства его святейшеством привело нас к этой встрече.
— Он — исключение. Но даже хладный и окостеневший в своей могиле, он все равно будет недостоин доверия. Какими еще доказательствами веры вы можете убедить меня?
Солово покрутил в вине кончиком облаченного в перчатку пальца, наблюдая за тем, как рожденный водоворот окреп, ослабел и угас.
— Хорошо. Могу еще сказать, что учение о стоицизме, подправленное озарениями Ветхого Завета, более всего убеждает меня…
Микеланджело отмахнулся.
— Но в основном, — продолжил адмирал, — остановился бы на слове «вера», прозвучавшем в вашем вопросе, которое, несомненно, является указанием на истинную причину вашего нежелания возвращаться в Рим.
Неправильное лицо Микеланджело скривилось в отдаленном подобии улыбки.
— Как и ваша клятва «всеми богами», адмирал.
Солово ответил привычной гримасой, пародирующей удовлетворение.
— Действительно, — подтвердил он.
