ожидать дня рождения, веселых праздников. Эти «завтра» для него полны заманчивости. Но когда ему предлагают перенести на завтра то, что он собирался сделать сегодня, он воспринимает это как ущемление в правах и, разумеется, не испытывает никакого восторга. Нельзя, правда, сказать, чтобы Рональда оставили равнодушным увещевания миссис Скофилд. Можно даже сказать, что, слушая их, он весьма-таки сильно расчувствовался.
– Чушь! – страстно завопил он.
Затем он издал раздирающий душу вой.
– О-о-о-о! – верещал он. – Не нужно мне это идиотское дневное представление. Не хочу-у-у завтра-а-а! Хочу смотреть сегодня!
– Рональд! – теперь в голосе мистера Пассло слышались угрожающие интонации. – Ты безобразно себя ведешь! Это просто хамство!
– Ну, что вы, – тут же возразила миссис Скофилд. – Рональд совсем не хотел никого обидеть! Он хороший мальчик. Ведь правда, Рональд?
Но Рональд не уделил ей ни секунды своего драгоценного внимания. Он вновь предпринял яростную атаку на отца, и ему было не до пустяков. Зато Пенрод достаточно внимательно посмотрел на мать, и в невеселом его взгляде обида мешалась с недоумением. В общем-то, тут не было ничего удивительного. Для мальчика гость остается гостем всего первые час или два после того, как он появился в доме. По прошествии этого времени гость уже воспринимается как свой человек. И Пенрод не мог понять, почему Рональд не подвергается гонениям за то, за что ему самому давно бы влетело. Пенрод бы не понял этого даже, если бы ему объяснили, что с гостями так полагается обращаться. Он бы наверняка счел это правило не только никому не нужным, но и попросту лживым. Потому что каждый нормальный подросток стоит за равенство отношений и не принимает такого миропорядка, при котором тебе прощается любая выходка только за то, что ты – гость. Зато Пенрод все больше убеждался в другом: родители, его собственные родители, которые так часто наказывают его, проявляют неожиданную мягкость к этому Рональду. Значит, продолжал свою мысль Пенрод, родителям такое поведение по душе…
– Па-а-апа! – вопил тем временем Рональд.
– Раз, два, три, четыре, – открыл свой грозный счет мистер Пассло.
– Па-а-апа! Ну, пожа-а-алуйста, прошу тебя! Ты знаешь, как мне хочется пойти на это представление! Ну, почему, почему ты не хочешь, чтобы я был счастлив! Ведь тебе ничего не стоит позволить мне! Ничего тебе это не стоит! Ты просто не хочешь, чтобы мне было весело! Да-а-а! Не хочешь! О, па-а-па! Умоляю тебя-а-а-а!
Он довел себя почти до исступления.
– Скотина! – тихонько простонал мистер Пассло.
Он тут же полез в карман и извлек оттуда два дайма.
– Пошли, Пенрод! – тут же скомандовал Рональд.
– Можно, мама?
– Ну, раз Рональд так хочет… – ответила миссис Скофилд и ласково улыбнулась.
Когда два мальчика выходили на улицу, Пенрод чихнул и извлек из кармана носовой платок. Но не успел он им воспользоваться, как коварный Рональд вырвал его из рук и со злорадным воплем ринулся через калитку на улицу. И Пенрод еще раз убедился, что этот парень неплохо устроился.
Глава VIII
КРОШКА РОНАЛЬД
Рональд совершенно измотал Пенрода своей манерой выхватывать все из рук. Вот почему, несмотря на горячие уверения кузена, что он «просто шутил», Пенрод на следующий день решил уйти от его общества на расстояние нескольких дворов.
Миновав их, он вышел на отдаленную тихую улочку. Он шел по ней и кое о чем размышлял, когда вдруг увидел Германа, который, как всегда, ознаменовал приближение лета полным отказом от обуви. Он шел, приминая черными босыми ступнями уличную пыль. Теперь он так будет ходить до самого октября. Сейчас он вышагивал очень медленно и осторожно, потому что на ладони его покоилась черепаха. Она была как раз размером с ладонь, и Герман внимательно следил, чтобы она не упала.
– Эй! – крикнул Пенрод, и печальное настроение разом покинуло его. – Откуда у тебя черепаха, Герман?
– Поменялся с Кубеной Хаулис.
– А кто такая Кубена Хаулис?
– Она живет на канале, – объяснил Герман. – Она мне сказала: «Погляди, кого я нашла вчера вечером на полу в сковородке!» Она говорит, она гак кричала, что у нее чуть шея не отвалилась. Она сказала, что вообще-то черепаха ей ни к чему. Но она никогда ничего не отдаст даром. Поэтому я с ней поменялся.
– А что ты ей дал?
– Я ей принес хорошее полено для растопки и еще хорошую доску, я ее нашел на стройке, и еще отличный нож, только он без ручки.
Черепаха высунулась из панциря, и Пенрод с интересом потрогал ей голову.
– Слушай, Герман! – воскликнул Пенрод. – А ты знаешь, какие черепахи умные? Стоит только дотронуться ей до головы, или до хвоста, или до лап, и она тут же прячет их в панцирь. Ну, конечно, если только не схватиться посильнее и не помешать ей.
– Да что я сам не знаю? – возмутился Герман. – Стал бы я брать черепаху, если бы я ничего про нее не знал! Отдал бы я Кубене такие отличные вещи, как полено для растопки, и доску, и лезвие от ножа, если бы я не знал, какие такие черепахи! Уж можешь быть спокоен, я о них побольше твоего знаю!
– Да я же не говорил, что ты не знаешь, Герман! – возразил Пенрод. – А что ты будешь дальше с ней делать?
– Сначала я вырежу у нее на спине свои инициалы, а потом положу ее в ведро, отнесу в старый сарай для дров и буду ждать, когда она вырастет. Когда она вырастет, мои инициалы тоже вырастут. Когда-нибудь они станут длиной в два фута.
Глаза Пенрода широко раскрылись и заблестели. Эта идея показалась ему больше, чем заманчивой. Она захватила его.
– Послушай, Герман, – произнес он, затаив дыхание, – а у этой Кубены Хаулис еще черепахи есть? Где она живет?
– Нет у нее больше, – ответил Герман, – у нее была только одна черепаха. А теперь у нее больше не осталось.
– Ох! – воскликнул Пенрод. – Знаешь, Герман, мне бы очень хотелось иметь такую черепаху. Что ты за нее возьмешь?
– Я ее не меняю. Не для того я ее выменивал, чтобы потом отдавать.
– Но почему?
Однако Герман явно не собирался вступать в спор по этому поводу. С тупым упрямством он повторил:
– Я ее выменял, чтобы она была у меня, а не для того, чтобы отдавать.
– Ну, Герман! – умолял Пенрод.
– Я обменялся, чтобы получить ее. Не стану я меняться. Я хочу ее иметь, а не потерять.
– Сколько ты за нее хочешь?
Герман задумался. Он явно начал сдаваться.
– Ну, сэр, хорошая доска, наверное, стоит не меньше дайма, лезвие от ножа – никель, а полено для растопки потянет на добрых два цента. Всего получается семнадцать центов. За это я, пожалуй, продам тебе черепаху.
