любить и другое — мучить и калечить. И я с некоторых пор совершенно уверился в существовании связи между состоянием домашних животных и состоянием хозяев, проявляющих к ним жестокость. Они становятся похожи друг на друга: и у собаки, избитой кнутом, и у женщины, колющей дрова, вы обнаружите одинаковый загнанный взгляд. И чаще всего именно эти избитые люди избивают своих животных.
— Бокас, — сообщил проводник, — это значит грязь, — он причмокнул губами и засмеялся.
Я спросил по-испански:
— Почему ты не сказал, что везешь контрабанду?
— Я не контрабандист.
— А что насчет той контрабанды, которую ты подложил ко мне в купе?
— Это не была контрабанда. Это просто всякие штучки.
— Так почему ты спрятал их у меня?
— Им было лучше у вас, чем у меня.
— Но тогда почему ты забрал их у меня?
Он замолчал. Я решил плюнуть и оставить все как есть, но вспомнил, что из-за него едва не угодил в тюрьму в Нуэво-Ларедо. И я снова сказал:
— Ты положил что-то ко мне в купе, потому что это было контрабандой.
— Нет.
— А значит, ты контрабандист.
— Нет.
— Ты боишься полиции.
— Да.
Оборванец снаружи снова поволок свинью через дорогу. Теперь он направлялся обратно, к пикапу, стоявшему возле вокзала. Свинья надрывалась от визга и извивалась всем телом, разбрасывая мелкие камешки. Она совершенно обезумела: не требовалось большого ума, чтобы даже эта тварь догадалась об уготованной ей участи.
— Полицейские обижают нас, — сказал проводник. — Но они не обижают вас. Понимаете, это не как в Соединенных Штатах — этим людям нужны только деньги. Понимаете? — И он выразительно сжал в кулак свою смуглую руку. — Вот, что им нужно, — деньги.
— А что было в пакете? Наркотики?
— Наркотики?! — Он даже сплюнул через дверь, демонстрируя мне смехотворность такого вопроса.
— Но тогда что?
— Кухонные принадлежности.
— Ты вез контрабандой кухонные принадлежности?
— Я ничего не вез контрабандой. Я купил в Ларедо кухонные принадлежности. И я вез их домой.
— А разве в Мексике не продают кухонных принадлежностей?
— В Мексике продают одно дерьмо, — отрезал он. Кивнул и добавил: — Конечно, у нас есть кухонные принадлежности. Но они очень дорогие. А в Америке они дешевые.
— Таможенники спрашивали, мои ли это вещи.
— И что вы им сказали?
— Ты же сказал: «Не говорите ничего». Я ничего и не сказал.
— Вот видите? Ничего страшного!
— Но они ужасно разозлились.
— Еще бы! Но что они могли поделать? Ведь вы турист!
Раздался свисток поезда, заглушивший вопли свиньи. Мы тронулись из Бокаса.
— Вам, туристам, все сходит с рук, — сказал проводник.
— Вам, контрабандистам, все сходит с рук, потому что есть мы, туристы.
Позади нас, в Техасе, обведя широким жестом главную улицу, новый торговый центр и деловую часть города, техасец заявит: «Всего десять лет назад здесь была голая пустыня!» Мексиканец же поступит совершенно иначе. Он постарается отвлечь вас от жалкого настоящего, погрузив в славное прошлое. К середине дня, показавшегося мне прохладным на рассвете и превратившегося постепенно в настоящую душегубку, мы подъезжали к Сан-Луис-Потоси. Я обратил внимание на голых ребятишек, на хромых собак и на поселок примерно из пяти десятков товарных вагонов, стоявших на заброшенных железнодорожных путях. Мексиканцам достаточно занавесить вход в товарный вагон выцветшей тряпкой, обзавестись выводком детей и цыплят и включить на полную мощность транзистор, чтобы называть это бунгало своим домом. Это была жуткая трущоба, в которой было нечем дышать из-за вони от разлагающихся экскрементов, однако мексиканец у подножки спального вагона сообщил мне с ослепительной улыбкой:
— Много лет назад здесь был серебряный рудник.
Мы остановились совсем близко от товарных вагонов, и даже герани на порожках, и женщины, занятые стряпней, и уютно квохчущие куры не могли скрыть ужасную правду: эти вагоны уже никуда не поедут. Это были вагоны для перевозки скота, и здесь, в Сан-Луис-Потоси, они превратились в жестокую пародию на свое начальное предназначение.
Однако мексиканец чувствовал себя превосходно. Он куда-то собрался ехать. А вообще-то он жил здесь. И он сказал, что это был процветающий город. Здесь, в Сан-Луис-Потоси, было много красивых церквей: «очень типичных, очень красивых, очень древних».
— И среди них были католические? — уточнил я.
Он ответил мне отвратительным трехтактным смешком и подмигиваньем, демонстрирующим презрение к церкви.
— Даже слишком много!
— А почему все эти люди живут в вагончиках?
— Вон там, — он махнул рукой куда-то над крышами вагонов, — на городской площади, стоит красивейшее здание. Правительственный дворец. Там останавливался Бенито Хуарес[10] — вы наверняка о нем слышали. На этом самом месте он отдал приказ казнить Максимилиана.
Он подергал себя за усы и улыбнулся, исполненный гражданской гордости. Но увы, мексиканская гражданская гордость не только всегда обращена назад, в прошлое, но и произрастает на почве традиционной ксенофобии. Это правда — мало найдется на земле стран, у которых есть столько причин впасть в ксенофобию. И в эту минуту мне показалось, что неизбывная ненависть к иностранцам зародилась именно в этом месте, в Сан-Луис-Потоси. Как и большинство великих реформаторов в истории, Бенито Хуарес по уши залез в долги. И как только он отказался выплачивать национальный долг, началась интервенция объединенных сил Испании, Британии и Франции. В итоге в стране остались лишь французские войска, и, когда стало ясно, что они вот-вот захватят Мехико, Хуарес сбежал в Потоси. В июне 1863 года французская армия заняла Мехико и провозгласила Максимилиана, эрцгерцога Австрийского, императором Мексики. Правление Максимилиана было сумбурным и противоречивым периодом, царствованием тирана с благими намерениями. Но он был слишком слаб: ему требовалось французское присутствие, чтобы удержать власть, и он так и не заслужил поддержки у населения. Хотя считалось, будто индейцы благоволили ему, так как император был блондином, как Кетцалькоатль. В свое время Кортес успел воспользоваться тем же сомнительным внешним сходством с их возлюбленным Пернатым Змеем. Но самое плохое было то, что Максимилиан оставался иностранцем. Мексиканская ксенофобия лишь подлила масла в огонь, и очень быстро католические священники подвергли его отлучению от церкви как презренного сифилитика. Его жена, императрица Шарлотта, не родила ему ни одного ребенка — и это сочли доказательством позорной болезни. Шарлотта в панике бежала в Европу, надеясь найти помощь для своего супруга, однако ее появление осталось незамеченным, и от горя она тронулась умом и вскоре скончалась. Большую часть этого периода Америка была вовлечена в ужасы гражданской войны и непрекращавшиеся попытки вытеснить из Мексики Францию. Когда гражданская война закончилась, Америка, никогда не признававшая Максимилиана, стала вооружать Хуареса, и гражданская война в Мексике разразилась с новой силой. Максимилиана схватили и расстреляли в Куэретаро. Это случилось в 1867 году: Хуарес провозгласил Сан-Луис-Потоси своей новой столицей.
