домом. «Кто говорит, что только за границей можно жить, как в Калифорнии?» — спрашивалось в заголовке. Эти особняки строились всего в миле от Армении, в миле от этого крыльца. Они были описаны со всеми потрясающими деталями. И в заключение сообщалось, что для полной безопасности жильцов и их уверенности в своем будущем подрядчик обязуется с самого начала обнести дом высокой надежной оградой.
Железнодорожный вокзал в Армении представлял собой оштукатуренное желтое здание в стиле южноамериканской архитектуры начала XX века: подобие римской виллы, которую время и непогода сделали еще более римской виллой. Эта ветка соединяла Армению, Меделин и — каким-то зигзагом — Боготу, заканчиваясь в морском порту Буэнавентура. Проблема с вокзалом не отличалась от большей части моих проблем в Колумбии, люди старательно отговаривали меня от посещения этого места.
— Не ходите туда один, — предупреждала меня хозяйка отеля. — Я бы ни за что туда не пошла одна!
— Но я же путешествую один, — возразил я.
— Но это очень опасно.
Я спросил почему.
— Воры.
Там меня непременно ждут воры, убеждали меня люди: на железнодорожных вокзалах, на автобусных станциях, на рынках, в парках, на горных тропинках, в переулках, на центральных улицах. Еще ни разу на мой вопрос, как пройти в какую-то часть города, я не получил вразумительного ответа. «Не ходите туда!» — вот и весь сказ. На экспрессе «Де-Соль» мне говорили, как опасно в Боготе. В Боготе меня уговаривали не ездить в Армению. «Не ездите туда — там опасно!» Железнодорожный вокзал? «Опасно!» Но ведь поезд отходит в шесть утра! «Это самое худшее время — воры оберут вас в темноте!» Но как, скажите на милость, я должен добираться до Кали? «Не ездите в Кали — Кали еще опаснее, чем Армения!»
Я не мог легкомысленно отмахнуться от этих историй. Такие предупреждения сродни историям об уличных бандах Нью-Йорка: ничего определенного, просто какой-то отзвук страха. Но этот колумбиец не пересказывал чью-то байку: он рассуждал об известном ему месте, и его стоило воспринимать всерьез. И у него были все основания предупредить незнакомца и направить его по менее опасному пути. Однако почти всегда эти предупреждения в Колумбии сводились к одному: убирайся из города, найми такси, сядь в самолет, возвращайся домой.
Это начинало угнетать. Я никогда не выходил из номера, не сняв предварительно наручные часы. Но я нигде не задерживался больше чем на пару дней, так как должен был двигаться дальше, и держал в чемодане несколько тысяч долларов (кредитные карты были бесполезны в этой глуши). Я представлял собой легкую дичь: понимая это, я даже отрастил усы — благодаря им и гладким черным волосам я надеялся не так бросаться в глаза. Мне объяснили, что воры обычно работают на пару. Они тычут ножом под ребра или заставляют открыть чемодан. И если кто-то обращался ко мне на улице («Мистер, слышь, одолжи пару монет…»), это бесило меня, доказывая всю тщетность жалких попыток сойти за местного жителя. Однако мне везло: я либо убегал, либо избавлялся от них другим путем, но ни разу не был ограблен ни в Колумбии, ни в других странах.
Этот надоевший припев про воров даже породил своеобразную игру воображения, которой я развлекался в Колумбии. Вот я иду по темной улице с пистолетом в кармане. Подбегает вор и угрожает мне кинжалом. Кошелек или жизнь! Но я выхватываю пистолет и под его дулом граблю грабителя, забирая его последние песо. Пока, мерзавец! Я швыряю в него окурок и презрительно наблюдаю, как он уползает обратно во тьму, хныча и моля о пощаде.
Но без этого воображаемого пистолета я чувствовал себя в Армении весьма неуютно. Здесь было опасно. Я рано встал и торопливо пересек темные нищие кварталы, пробираясь на другой конец города. Это было опасно. Здание железнодорожного вокзала по другую сторону улицы было полно оборванных индейцев и подозрительных теней. Это тоже было опасно. Я купил билет, вскочил в вагон, забился в угол и не поднимал головы до тех пор, пока поезд не тронулся. Этот колумбийский поезд по колумбийским стандартам мог считаться верхом роскоши — гораздо лучше, чем экспресс «Де-Соль», затащивший меня так далеко от побережья. На окнах висели прозрачные занавески, и в этот час вагон не был забит до отказа. Если повезет, в Кали я встречу того надутого француза, исследующего Амазонию, и повергну его в отчаяние, сообщив, что поезд на тридцать пять центов дешевле, чем автобус.
Горы были видны еще на улицах Армении; как только поезд покинул город, мы оказались в самом сердце гор, и я мог наблюдать, как зеленые вершины сменяют голубые вершины, а голубые вершины сменяют все более темные, почти черные острые пики, по мере того как мы забирались все выше и выше. Дорога проходила по ущелью Каука мимо густых бамбуковых рощ, отмечавших течение реки, проложившей это ущелье. Я видел и автомобильное шоссе. Оно пересекало железную дорогу и уходило вверх по склонам, тогда как рельсы тянулись прямо по берегу реки. Автобусы сновали по шоссе взад-вперед, то и дело исчезая из виду. Поезд упорно тащился вперед с черепашьей скоростью, не меняя направления на юг и то и дело останавливаясь. Мы направлялись в особенно жаркую зону, и это вдохновляло меня, потому что приближало к Патагонии — самой южной части материка. Бесконечные задержки в пути и вынужденные демарши то на восток, то на запад приводили меня в отчаяние, доказывая, каким я был легкомысленным, полагая, будто смогу запросто добраться до Патагонии за пару месяцев, пересаживаясь с одного местного поезда на другой. Прошло уже гораздо больше месяца, а куда я успел попасть? На сонный поезд, везущий меня по зеленой глухой стране. И те, кто здесь живет, понятия не имеют о какой-то там Патагонии.
Это место поражало буйной растительностью: банановые и кофейные плантации сменяли друг друга, насколько хватало глаз. Интересно, где скрываются истинные хозяева здешних мест? Пока я мог видеть одних крестьян: убогие лачуги, свиньи, тощие лошади, грязные люди посреди какого-то хлама — вся неприглядная дикость Колумбии, за которую ее нельзя винить. Коровы паслись на жалких клочках земли, выедая траву под корень и придавая ей вид свежескошенной лужайки, так что каждое сколько-нибудь значительно ровное пространство казалось идеальным полем для гольфа. Хотя, конечно, я утрировал картину: если в ближайшее время не пойдут дожди, скот вымрет от голода из-за недостатка корма.
На станции «Тулуа» я купил бутылку «британской» содовой. Поезд тронулся, и я стал пить воду. Пожилая леди не спускала с меня пристального взгляда.
— Здесь очень жарко, — пробормотал я, чувствуя себя довольно неловко.
— В Кали еще жарче, — сказала она.
— Неужели? А я думал, там прохладно.
— Очень жарко. Вам не понравится.
— Вы сами из Кали?
— Из Венесуэлы, — улыбнулась она.
— И сколько вы уже в пути?
— Два дня. Я долетела до Боготы. Потом автобусом до Армении, и теперь вот поезд. Я еду повидаться с сестрой. А вы зачем едете в Кали?
У меня не нашлось для нее вразумительного ответа. У меня не было причины ехать в Кали, кроме той, что он расположен южнее Боготы и ближе к Эквадору. Но если я назову ей свою истинную цель, то она задаст мне еще десяток вопросов, на которые не будет ответа.
— У меня в Кали есть приятель, — сказал я.
Меня самого угнетала эта ложь. В Кали у меня не было никакого приятеля. И кроме каких-то полузнакомых людей в Эквадоре, у меня вообще не было ни единой знакомой души на всем континенте. Мне, конечно, предлагали всякие адреса, но одним из моих главных правил во время путешествия было не навещать друзей своих друзей. Когда-то я с неохотой воспользовался пару раз предложенными адресами, и результат был настолько неприятным — если не сказать отвратительным, — что напрочь отбил у меня охоту кого-то навещать впредь. Но, с другой стороны, мне всегда было затруднительно объяснить людям эту страсть к одиноким поездкам.
— Это хорошо, — решила дама. — В Кали вам не обойтись без приятеля.
Это только усугубило мое расстройство.
Было слишком душно, чтобы читать. Я упаковал Босуэлла в чемодан заодно с часами и обручальным кольцом. Я прикончил содовую и смотрел, как люди моют машины прямо посреди реки Барраган. Это был
