— Нет, — ответил Наполеон. По их дружному хохоту можно было судить, что он высказался за всех троих.
— А как ваши жены относятся к тому, что вас так долго нет? — спросил я. Этот вопрос обычно все задают мне. Я хотел узнать, не изобрели ли они какой-нибудь универсальный мудрый ответ, чтобы впоследствии воспользоваться им.
— Мы не женаты, — ответил Густаво. — По-вашему, женатый человек поедет в такую дыру, как Куско или Куиллабамба?
— Но я женат, и я поехал в Гуанкайо.
— Это ваше личное дело, приятель. Будь я женат, так сидел бы дома.
— Я так и делаю, более менее, — сказал я.
— Более менее! — вскричал Густаво. Он так и трясся от хохота. — Вот так шутка!
— В такие ужасные дыры, как Икуитос или Пуэрто-Мальдонадо, посылают только холостых парней, как мы.
— А разве Икуитос не в Эквадоре? — удивился я.
— Когда там, а когда не там, — рассмеялся Густаво. — Все меняется каждые три дня.
— Я был в Мальдонадо, — сказал Наполеон, — кошмарное место, жарче, чем в Бразилии.
— Лима — хороший город, — сказал Абелярдо. — Вам нравится Лима? Да? В Лиме всегда есть чем заняться!
Ему явно не улыбалось проторчать целый год в Куиллабамбе.
— Но ты только подумай обо всех этих руинах в Куско! — возразил Наполеон.
Абелярдо отпустил какое-то невнятное ругательство, что-то вроде «Ох, да пошел ты со своими руинами!».
— А вы что-нибудь знаете о других странах? — спросил Густаво. — Например, о Франции? Вот скажите, сколько надо, чтобы жить в Париже? Сколько долларов в день?
— Около сорока, — ответил я. Это явно его разочаровало.
— А в Лондоне?
— Может быть, тридцать, — сказал я.
— Поезжайте в Лиму, — посоветовал Абелярдо. — Там хватит и четырех.
— Тогда уж лучше в Мальдонадо, — вставил Наполеон. — Там и одного будет много.
— Здесь полно девушек, — заметил Абелярдо. — Американки, немки, японки. И они все как на подбор. Подцепи себе одну.
— Бы не пропадете, — сказал я.
— Конечно, — согласился Густаво. — Мы будем всем довольны в Куиллабамбе. Мы будем обмениваться идеями.
Мальчишка и старик продолжали наигрывать какой-то жалобный напев. Это выглядело так трогательно: босоногий малыш, поющий ради пропитания в таком злачном месте. Музыка замолкла. Мальчик снял матерчатую кепку и пошел по залу, собирая мелочь. Мы кинули ему несколько монет. Он поклонился и снова завел свой напев.
— Он беден, — заметил я.
— Семьдесят процентов населения Перу живет в нищете, — ответил Густаво. — Как этот мальчишка.
Мы выпили еще, но на такой высоте алкоголь действует парализующе. Я отяжелел и отупел и отказался от третьей бутылки пива. Остальные принялись за жареное мясо. Я попробовал было, но решил приберечь аппетит на потом. Я уже достаточно прожил в Куско, чтобы знать, где можно получить отличный стейк со спелым авокадо всего за доллар пятьдесят. Я оставил их за обсуждением шансов Перу на победу в Мировом кубке.
— Мы не слишком хороши, — говорил Наполеон. — Думаю, мы проиграем.
Я не стал с ним спорить. Единственный способ управиться с перуанцем — это не оспаривать его мрачные прогнозы.
После обеда я почувствовал себя слишком больным для прогулки. Я вернулся в отель — на самом деле это были меблированные комнаты в доме над площадью — и, слоняясь по столовой, наткнулся на старинный фонограф. Это была настоящая «Виктрола» выпуска 1904 года, и рядом с нею лежала стопка пластинок на семьдесят восемь оборотов. Большинство из них были безнадежно испорчены. Я нашел одну почти целую и прочел на этикетке: «Бен Берни и его парни. „Лил из Шанхая“, „Уорнер бразерс“, „Свет рампы“». Я повернул рычаг и поставил пластинку.
На площади горели фонари. Прокаженный, которого я видел днем ковылявшим на своих окровавленных обрубках, как Поббл без пальцев ног[44], скорчился возле фонтана. На другом конце площади высилась изящная церковь иезуитов, на заднем плане чернели вершины Анд, напоминавшие сейчас шляпы индейцев, собиравшихся на площади.
Мне стало холодно. Не спасала даже кожаная куртка, а ведь я был в комнате. Но здесь было так тихо: ни автомобильных сигналов, ни рева моторов, ни визга радио, ни криков прохожих, только церковный перезвон да «Виктрола».
Каждый будний день колокола на церквях Куско начинали звонить в четыре утра. Они снова звонили в четыре пятнадцать и четыре тридцать. Благодаря большому числу колоколен и окружающему город амфитеатру гор перезвон с четырех до половины пятого звучал очень празднично. Он призывал на мессу всех верующих, но откликались одни индейцы. Они являлись в собор на утреннюю мессу к пяти часам, в шесть часов двери собора распахивались в холодный горный рассвет, и сотни индейцев выходили разом на площадь. Многие из них были одеты в алые пончо, отчего атмосфера праздника только усиливалась. Они казались довольными, они только что прикоснулись к святыням. Любой католик уходит с мессы в приподнятом настроении, и, хотя этих индейцев жизнь не баловала — достаточно было взглянуть на обветренные морщинистые лица, — в этот ранний час после мессы почти все они улыбались.
Туристы поднимались засветло вместе с индейцами, но они спешили на вокзал «Санта-Ана», чтобы успеть на поезд до Мачу-Пикчу. Они тащили с собой пакеты с завтраком, зонтики, дождевики и фотоаппараты. Они были сердиты и имели на это все основания. Их уверили, что если прийти на вокзал в шесть часов, то можно наверняка занять место в вагоне семичасового поезда. Но семь давно миновало, а никто и не подумал пускать их на вокзал. Накрапывал мелкий дождик, а перед вокзалом толпилось не меньше двух сотен туристов. На вокзале царила полная неразбериха.
