- Грег, пожалуйста. Иди домой. Тебя дочь ждет.
- Ага. Сейчас. Просто понимаешь, Драко, я тут подумал... вдруг она очнется, а рядом - никого. Она же испугается...
- Грег, - это было тяжело, тяжелее, чем все остальное, - мне очень жаль. Но повторяю еще раз: она не очнется. Мерлин, ведь целитель Тики все тебе объяснил: повреждения такого рода... необратимы. Пожалуйста, возвращайся к себе. Ты сможешь зайти завтра - я тебе сделаю постоянный пропуск.
- Ага... конечно. Я, знаешь, только еще немного тут посижу, ладно? Вдруг она…
Малфой развернулся и пошел по узкому проходу между кроватями, всем существом желая вырваться из этого тусклого, насквозь пропахшего зельями и безнадежностью мирка, который стал теперь последним пристанищем его бывшей подруги. В тот вечер на Спиннерс-энд, когда он привел себя в порядок, Поттер сказал ему, чтобы он отправлялся домой. С «этой» они разберутся. Больше он не произнес ни слова, а вопросов Драко задавать не стал: мальчишка Люпин так напряженно прислушивался к их словам, что казалось, его оттопыренные уши встают торчком, как у зверя. Малфой кивнул и, сжимая в кармане нагревшуюся, скользкую от пота опаловую сферу портключа, вышел в гостиную. Ему даже удалось скрыть все произошедшее от Астории - он сказал ей, что в отделение поступил тяжелый пациент, и у него не было возможности вернуться раньше. Поверила жена или нет - но промолчала, только взглянула из-под опущенных ресниц напряженно и встревожено. Драко сделал вид, что не заметил этого взгляда.
Паркинсон нашли утром на окраине Хогсмида и госпитализировали в Мунго. Она никого не узнавала, не разговаривала, не реагировала на внешние раздражители. Тотальный Обливиэйт. Отныне ей предстояло долгие годы - пока работает сердце - находиться в отделении для безнадежных. В Аврорате даже завели дело, которое будут вяло расследовать и в конце концов закроют по истечении срока давности. Грегори, скорее всего, будет исправно посещать жену... года два. А потом найдет себе какую-нибудь чистокровную бесприданницу, разведется и ограничится ежемесячным внесением платы за постоянную сиделку и десятиминутными визитами раз в год.
Время слилось в длинную, унылую, тускло-серую полосу. Малфой ел, спал, работал, разговаривал с коллегами и домашними, по привычке рявкал на эльфов и все не мог избавиться от ощущения глухой тоски, сосущей его изнутри. От Поттера не было ни слуху ни духу. Драко много думал о произошедшем и пришел к выводу, что, допросив Шанпайка, Гарри убедился в его непричастности к вопиллерам и колдографии, а письмо Малфоя, скорее всего, проверил чарами и, отправляясь на Спиннерс-энд, взял с собой для подстраховки коллегу... На второй день Драко получил сову с повесткой и явился в кабинет Джонс. Аврорша сообщила ему, что Шанпайк сделал чистосердечное признание и теперь ждет суда. Памятуя слова Поттера, Малфой заявил, что даст письменные показания, в тот же вечер связался с Забини и попросил его быть своим представителем на заседании. Блейз согласился без возражений. О произошедшем между ними ранее не было сказано ни слова - все-таки Забини никогда не был дураком.
Заходила Флер. Она вернула ему книгу и, рассыпаясь в благодарностях, сообщила, что Виктуар, кажется, впечатлена. Во всяком случае, дело кончилось тем, что детей будущие супруги решили не заводить. Флер твердила что-то о возможном усыновлении какого-нибудь горемычного сиротки. Драко хотел порекомендовать молодой паре завести щенка ирландского волкодава, но взглянул в большие сияющие глаза, которые впервые на его памяти были относительно спокойны - и передумал.
Малфой честно пытался взять себя в руки. Твердил несложную мантру: он взрослый мужчина, самодостаточный человек, и нет ничего такого, с чем нельзя было бы справиться. Он повторял ее часами - осматривая больных, беседуя с коллегами, давая указания Грамблеру, обсуждая с матерью хозяйственные дела... и понимал, что безбожно врет самому себе. Он разрывался от желания и невозможности просто поговорить с Гарри. Несколько раз принимался за письмо, но безжалостно рвал пергаменты, на которых было написано только одно единственное имя.
...Вечером третьего дня он вернулся с работы, привычно поцеловал Асторию, пообедал, механически поддерживая беседу с женой и матерью, и ушел к себе в кабинет. Сел к столу, призвал пачку захваченных из Мунго историй, которые требовалось проверить перед отправкой в архив, и углубился в работу. Тори бесшумно заглянула в кабинет, покачала головой и так же бесшумно удалилась.
Поскрипывало перо, тихо шуршали страницы, мелькали перед глазами знакомые фамилии и диагнозы... Малфой скользил взглядом по желтоватым прокуренным листам, но внезапно остановился и поднес пергамент ближе к лицу. Слегка расплывчатые черные буквы дрогнули и сложились в давно знакомое, привычное словосочетание. Латынь, без которой, если верить магглам, путь в медицине непроходим. Три слова. Всего три.
Полное выздоровление.
...Сколько раз он видел эту фразу в записях своих наставников и коллег? Десятки, а вернее, уже сотни... Сколько раз сам заканчивал ею эпикриз больного и ставил внизу пергаментного листа четкую подпись с летящим росчерком на конце? Уже не сосчитать... Сколько раз еще это будет написано? Неизвестно...
И сможет ли Драко Малфой когда-нибудь завершить этими словами историю своей собственной болезни?
Громкий стук в стекло заставил его вздрогнуть. За окном, в густо синеющих мутных сумерках, подрагивали на ветру пестрые совиные перья. Малфой отложил пергамент в сторону и взмахнул палочкой, распахивая дубовые створки. Влетевшая в кабинет и тяжело опустившаяся на стол птица была ему незнакома - старая и потрепанная, она уныло вертела круглой головой, без особого интереса оглядываясь вокруг. Не иначе, авроратская вестница. Драко снял с морщинистой лапы небольшой белый конверт и, покопавшись в кармане, сунул в потертый мешочек пару сиклей. Сова ухнула негромко, тускло блеснула желтым глазом и, неловко повернувшись, взлетела со стола. Когда очертания птичьего тельца растаяли в темноте, Малфой вновь взмахнул палочкой, закрывая окно, и сорвал с конверта бордово-коричневую сургучную бляшку.
Он торопливо пробежал пергамент глазами. Потом еще раз. И еще. Скомкал хрусткий лист, почти не целясь, швырнул плотный комок в пылающий камин и, прикрыв подбородок сжатыми подрагивающими кулаками, засмеялся - холодно, невесело. Смех перешел в почти истерическое хихиканье и завершился коротким всхлипом. Драко уронил лицо в ладони. Он не мог даже приблизительно понять, что ощущает сейчас, внутри бушевала буря: злость, радость, гнев... и громадное, почти невероятное облегчение. Чертов Поттер.
Каминный огонь осторожно облизывал желтоватый пергамент, и крупные, почти детские буквы вздрагивали под этой горячей лаской.
Драко медленно протянул руку и взял с края стола крошечный серебряный колокольчик. Нежный звон еще висел в воздухе, а рядом с хозяйским креслом уже с хлопком материализовался кланяющийся Типси. Он робко смотрел на Малфоя и извивался всем телом, не решаясь заговорить первым. А его хозяин не обращал никакого внимания на появление слуги: он молчал, глядя прямо перед собой, и это молчание было страшнее всего, что домовик пережил за свою долгую жизнь. Маленькое тело скрючилось, уши прижались от страха… Наконец, эльф не выдержал и прижал к груди трясущиеся ручки.
- Что угодно господину? - выдавил он, заранее готовясь к многократному Круциатусу.
Его хозяин встрепенулся.
- Приготовь мне теплую мантию - черную, с капюшоном, - брюзгливо сказал Малфой, по-прежнему не глядя на слугу. - Проверь, начищены ли застежки, а то будешь полировать их собственными ушами... И предупреди госпожу, что к ужину меня не будет.
И добавил, презирая себя:
