белье, огонь разводила. А как справится, ляжет и спит. Викта, самая младшая, бегала за сестрами, потому что ей страшно было одной оставаться в горах, но пользы она приносила мало. Относила в горы то, что ей давали нести отец и сестры, но сама не умела много украсть.
Когда старик Копинский лежал у костра и, покуривая трубку, думал о будущем, Рузя точила ножи на гладком камне или сушила порох, Улька стирала рубахи или считала деньги (это ей никогда не надоедало), складывая их в кучки для счету, — а Викта высматривала коз, которые лазали по скалам у озера и блеяли, и глядела, какая птица покажется на скале. Ей и петь хотелось да только отец не позволял громко петь, чтобы не услыхал кто-нибудь, хоть вокруг всегда было безлюдно; и она напевала потихоньку, что помнила, и тихо покрикивала: и-и-и! гей-гей!.. Очень бы ей хотелось овец иметь и пасти их в скалах. Она была самая красивая из сестер, но зато самая хилая и слабая.
И все шло хорошо. Но вот раз, когда они отправились на грабеж в деревню, выпал снег, и от них остались следы. Люди собрались в погоню за ними по следам, но поднялся сильный ветер, ломавший деревья, — и погоня вернулась. Один только смелый охотник, родом из Славкова, хотел идти, во что бы то ни стало, особенно потому, что его удивляли следы: один след был мужской, а три женских, маленьких. Мужик и три бабы.
Господи! Да как же так?! Бабы разбойничать стали!.. Он ничего не знал о Копинском и его дочках, но понял что ветер должен был где-нибудь задержать эту шайку. Взял ружье и топор и пошел.
Хоть ветер поднял метель, но он следов не потерял. Шел, как за кабаном или за медведем. Но разбойники бежали, не останавливаясь по дороге. Они шли все выше в горы. Они были хитры: в сосновой роще все разбежались в разные стороны, и каждый пошел отдельно.
— Снег нас может выдать, — сказал Куба Водяной. — Нужно забрать все, что мы напрятали в шалаше, и идти сейчас же домой.
Не давало ему покою только то, как пройти по снегу. Идти той дорогой, какою они пришли, и думать нечего. Там теперь разве птица пролетит. Знал он, что есть еще проход за Гарлуховской горой там идти легче, но зато нужно было обойти всю гору, спуститься в Великую долину. Погоню встретят, если она рассыпалась для преследования; и может быть плохо.
— Что биться будем, — сказала Рузя.
Они разбежались по сосновой роще, чтобы перепутать следы, и должны были сойтись в шалаше. Не ждать ни минуты, — пусть будет, что будет, — и ночью же тронуться в путь. Если можно будет, так пройти к Великой долине, а если нет, то осторожно спуститься к лесам и лесами пробраться под Татры, куда-нибудь к Орасским Татрам, к Крываню. Ночью погони не будет. Только бы в лесу не заблудиться; но тут старый Куба надеялся на Рузю. Она везде дорогу найдет.
Что касается Рузи, то она говорила, что устоит и против трех мужчин: двух уложит из пистолета, а третьего дубиной.
— Ведь и у них может быть оружие.
— Ну, и пусть их. Я не об их оружии забочусь, а o своем.
Тем временем славковский охотник выбрал мужской след и шел за ним. Наконец, он вышел к поляне, к берегу озера; снизу его было видно, из котловины. Копинский с дочками стали наблюдать за ним. Ждали, не покажутся ли еще люди. Добро свое они решили отстаивать до смерти. Отдать то, что они заработали такой кровавой ценой? Калеча руки и ноги, столько времени живя без кровли над головой, среди камней, как дикие звери, столько раз рискуя быть пойманными, убитыми, выдержав столько ливней, градов, холоду?! Только затем и переносить все это, чтобы кто-нибудь отнял у них теперь их кровавую добычу, кровавое добро?! Разве какой-нибудь богатый горец или хозяин пролил столько тяжкого пота, как они, столько трудился, работал, мучился?! Даже Викта, и та сжимала пистолет в руке, хотя до сих пор боялась его.
Но никто не появлялся над озером, а этот человек, должно быть, очень устал: он оглянулся по сторонам, не заметил ничего, сел под большим камнем, опершись о него плечами, и так сидел, глядя по сторонам, покуривая трубку, пока не уснул. Это они видели.
Тогда Рузя и Улька подкрались к нему с ножами.
Он крепко спал.
— Убить его! — шепнула Рузя.
— Нет! Связать! Он скажет нам, есть ли за нами погоня?
— Верно! Да чем связать?
Улька подумала немного.
— Юбками.
Сняли верхние юбки, скрутили в жгуты.
— Я ему к горлу нож приставлю, а ты вяжи, — сказала Рузя.
Под острием ножа охотник проснулся, но не вздрогнул, а только открыл глаза. Острие ножа он чувствовал на своей коже, у гортани. Улька связала ему руки сзади у плеч.
— Кто вы? Черти?! — крикнул он, когда Рузя отняла нож от его горла.
— Черти. Иди!
— Вырвусь!
— Попробуй!
И Рузя снова приставила ему нож к горлу.
— Иди!
Привели его в котловину.
Он глазам не верил.
Перед ним мужик, обросший, как лес, черный, как торфяное болото, — только волосы на нем белеют, как седой мох на сосне. С ним девушка, молодая, чуть не подросток, с пистолетом в руке; а его самого ведут две ведьмы, молодые и красивые, — рослые, как липы.
Связали его сонного юбками, ведут.
Дивился он страшно.
Старый Куба думал: «притвориться, будто не они грабители?.. Эх! зачем? Не поверит… Да и все равно, ведь его живым выпускать нельзя».
— Гонятся за нами? — спросил он.
— Правду говори! — крикнула Рузя, приставляя нож к горлу охотника.
— Перестали. Ветер их вернул.
— Ладно! Чем вы его связали? Юбками?
— Да.
— Ладно. Поправить надо!
Старые Куба раздумывал: сейчас его убить, или заставить нести добычу и потом убить? Он решил последнее.
Уже темнело, больше никто не шел. Ночью никто не пойдет сюда по свежему снегу, скользкому и мягкому.
Ветер, впрочем, должно быть засыпал следы снегом. С севера, из-за гор, спустилась густая, мрачная мгла.
Кубе Водяному казалось более безопасным пройти за Горлуховскую гору, чем спускаться к Липтову, в низины. Но он не помнил, как надо идти к Горлуховским скалам, чтобы не наткнуться на пропасти.
— Стерегите его тут, — сказал он, — а я пойду посмотреть, куда идти. Если ночью не будет темно, пойдем ночью, а если будет очень темно — на рассвете. Беда только, что мгла тянет.
— Как бы ты не провалился куда-нибудь, тятька.
— Буду делать знаки на скалах, а то во мгле сразу голову потеряешь. Сразу потеряешь.
— Возвращайся скорее.
— Только погляжу. Стерегите этого человека!
— О! Уж мы его устережем! Беги, тятька, что есть духу!
— Мигом.
Куба ушел.
Девки поели. Викта развязала охотнику рот, дала и ему поесть. Смелый он был человек, начал шутить, сам над собой смеяться, что девкам дался в руки.
