Египет. Возвращение утерянной цивилизации

крайней мере, четыре старых. Однако не все были этому рады. Возросшая производительность устройства вела к необходимости сокращать рабочие места, и многие сочли, что интерес хедива к техническому развитию зашел слишком далеко. Это частично объясняет последующие события.

Мухаммед Али, будучи известным шутником, решил посмотреть, что получится, если заменить одного быка пятнадцатью мужчинами. В барабан запустили группу, в которую входил и молодой Джеймс Куртин. Люди бежали, колесо вращалось, вода лилась, раздавались одобрительные возгласы. Затем, по специальному сигналу, все, кроме Джеймса, выпрыгнули из барабана. Он весил слишком мало, чтобы продолжать вращать колесо, оно сбило его с ног, сломав бедренную кость. Бельцони только благодаря своей огромной силе не дал колесу раздавить своего слугу. Казалось, это был какой-то злой рок. Новую машину сочли опасной, ее нельзя было использовать. Джованни лишился должности и остался без денег в чужой стране.

У него была лишь одна возможность устроиться на работу. Ранее Бельцони познакомился со швейцарским археологом Йоханом Людвигом Бурхардтом, известным также под английским вариантом имени – Джон Луи Бурхардт. Он был одним из первых европейцев, кто совершил путешествие по Египту, достиг Асуана и отправился в глубь Нубии. Там Бурхардт обнаружил два храма Рамсеса. Одним из самых последних он предпринял смелое и длительное путешествие в Мекку и Медину. Переодетый под мусульманского шейха Ибрагима, Бурхардт был, вероятно, первым европейцем, который посетил эти священные места. Теперь он планировал следующее путешествие поход вместе с караваном через Сахару в Тимбукту. В этот раз, оправившись от приступа лихорадки, сразившей его в Каире, он пригласил с собой Джованни и Сару, очаровав их длинными рассказами о своих приключениях и о похороненных в песках развалинах. Особенно много он говорил о прекрасной, огромной, высеченной из камня голове, лежащей всеми заброшенной в далеком разрушенном храме на западном берегу Нила в Гурне, напротив современного Луксора (древние Фивы).

В 1275 г. до н. э. царь 19-й династии Рамсес II построил для себя великолепный заупокойный храм «Обитель миллионов лет». Этот храм, который греки называли «Мемноний» или «Гробница Озимандия» («Озимандий» – это искаженное формальное имя Рамсеса Усермаатра Сетепенра Рамессу Мериамон), ныне более известен под названием «Рамессеум». Здесь богоподобный Рамсес, навечно связанный с богом Амоном, мог покоиться вечно. К сожалению, храм простоял не столь долго, как рассчитывал Рамсес, и к тому времени, когда до него добрался Бурхардт, он уже был разрушен землетрясением. За огромными воротами, или пилоном, располагались две украшенные колоннами площадки. На первой находилась огромная сидящая статуя Ра (впоследствии она упала), поразившая в свое время Диодора Сицилийского:

Рядом со входом [в храм] стоят три статуи, каждая высечена из огромного черного камня, привезенного из Сиены. Одна из них, та, что сидела, была самой большой в Египте, только ее подножье достигало в длину свыше семи кубитов… но похвалы достоин не столь ее размер, сколь исполнение. Искусно выполненная, она поражает своим великолепием еще и потому, что на таком огромном камне не оказалось ни одной трещины или иного дефекта. Надпись на ней гласит: «Я есть Царь царей, Озимандия. Если кто-либо узнает мое величие и место моего упокоения, да превзойдет он мои труды.[34]

Позади огромной упавшей статуи находился проход ко второй площадке, где располагались восточная и западная галереи, а также огромные статуи Рамсеса в виде бога смерти Осириса. Здесь же лежала разрушенная статуя, которую археологи назвали «Молодым Мемноном» в честь сына богини Эос и Титона, который, согласно Гомеру, был убит Ахиллом. Статуя «Молодого Мемнона» была меньше, чем статуя Ра, но все же превышала обычные человеческие размеры. Его великолепно исполненную голову и верхнюю часть торса уже тогда называли «определенно самой прекрасной и совершенной скульптурой Египта, из когда-либо обнаруженных в этой стране». Голова другой статуи, столь же великолепной, ныне испорчена, так что она, в сущности, не представляет ценности.

Бурхардт просил у Мухаммеда Али позволения передать «Молодого Мемнона» принцу-регенту. Хедив, не видя никакой ценности в куске камня, поначалу был озадачен такой просьбой, но, в конце концов, дал свое согласие. Теперь настала пора перевозить голову в Лондон, но она быль очень большой, и Бурхардт не знал, что делать. Войска Наполеона уже пытались забрать «Молодого Мемнона», но им это не удалось из-за ее размера, а также потому, что местные жители не пожелали помогать им в этой бессмысленной затее. Девяти футов в высоту, высеченная из гранита, статуя весила около семи или восьми тонн. Французские инженеры сделали кое-какие расчеты и пришли к выводу, что можно было бы отделить голову от торса, просверлив дыру в правом плече и взорвав статую порохом. Они, к счастью, отказались от своего плана, поняв, что порох может повредить лицо, а тогда скульптура потеряет ценность. Тогда Бельцони предложил перевезти для Бурхардта статую. Тот с радостью согласился и, так как он сам не мог заплатить за транспортировку, они вдвоем отправились к генеральному консулу Англии Генри Солту.

Точно так же, как Дроветти было поручено собирать предметы древности для Франции, Солта уполномочили собирать их от имени Британского музея. В частности, надеялись, что ему удастся найти недостающие части Розеттского камня, которые, упаси Господи, иначе могут попасть в руки французов! Солт раньше был портретистом и всегда искренне интересовался египтологией. Он проводил собственные раскопки, а позднее опубликовал монографию, посвященную иероглифам. Но он был относительно небогатым человеком и не мог себе позволить нанять постоянную команду археологов, как сделал его французский конкурент Дроветти. «Молодой Мемнон», однако, был слишком лакомым куском, чтобы его потерять. Бельцони убеждал, что сможет осуществить задуманное, и вскоре уже перевозил голову Рамсеса из Луксора в Александрию. Статус этого человека мало волновал Солта, да и вряд ли он вообще об этом задумывался. Согласно его собственным записям, он воспринимал Бельцони как простого работника:

Мистер Бельцони столь любезен, что согласился вести отдельный учет расходов по нашему предприятию, которые, как и другие его расходы, будут возмещены. Судя по характеру мистера Бельцони, нет никаких сомнений в том, что расходы будут соразмерны обстоятельствам.[35]

Солт не без основания предполагал, что все собранные предметы принадлежат ему. Бельцони, гордый и впечатлительный, всегда старался избегать договорных обязательств и имел на этот счет собственное мнение. Прекрасно сознавая всю ценность своего опыта, он считал себя скорее независимым консультантом, нежели работником по найму. Несмотря на то, что Бельцони был готов трудиться на Британский музей, он не желал, чтобы его считали работающим на Солта, что было для него равнозначно должности слуги. Более того, он хотел получить средства на проведение своих личных исследований. Был риск вернуться к небезопасной жизни, которую он вел, когда выступал на сцене, но его также заботило, что Солт может получить всю славу, которую, по его мнению, заслужил он сам. Возможно, однажды ему понадобится воспользоваться успехом, достигнутым во время работы в Египте. Наконец, он оставил за собой право собрать собственную коллекцию во время работы на других (или, как ему больше нравилось думать, с другими). Бельцони считал этот момент настолько важным, что посвятил объяснению своей точки зрения немалую часть автобиографии:

Многие ошибочно полагали, что я работал на мистера Солта, генерального консула Его Величества в Египте, и занимался тем, что перевозил огромный бюст из Фив в Александрию. Я категорически отрицаю, что когда-либо выполнял для него ту или иную работу, и имею доказательства обратного. Когда я поднимался по Нилу в первый и второй раз, все, что меня занимало, – это поиски предметов древности для Британского музея. Естественным было бы предположить, что я не осуществил бы эти поездки, если бы знал заранее, что все, что найду, принесет выгоду только джентльмену, которого я в жизни никогда не видел.[36]

Джованни нанял дешевую лодку, закупил веревки и древесину и 30 июня 1817 г. пустился в плаванье