правительства штата Нью-Йорк размещены адреса и явки: гуманитарная помощь выдается с часу дня до пяти. Два пункта раздачи в районе Квинс. Два — в районе Бруклин. Четыре — в Нижнем Манхэттене. Но люди сидят без сети и без света. Как они узнают, где и когда выдается жалкая гуманитарная помощь? И если ты проснулся в ледяном доме, в стылом воздухе, в восемь утра, — разве не в этот момент тебе нужнее всего кружка горячего кофе, чая, бульона, чего-нибудь дающего силы жить дальше? В моем понимании, должна прийти армия; по улицам, занесенным песком и заваленным обломками былой жизни, должны двигаться танковые колонны с матюгальниками, объявляя, где выдают еду и питье; котлы с кашей — полевые кухни — должны стоять в шаговой близости от любого дома (или от того, что от него осталось).
Ага, сейчас. Обама и Ромни, оба кандидата в президенты, потратили на двоих пять миллиардов долларов на предвыборную кампанию. Пять миллиардов — можно было бы отстроить все заново, но нет, — а результат предсказуемый, практически 50:50. Ну, Обама победил, но точно так же мог победить и Ромни; я не буду говорить, к кому склонялись мои симпатии. Все равно деньги выброшены на (ураганный) ветер, спущены в (неработающий) унитаз.
Мы с Аней, невесткой, решаем съездить домой на разведку. Живем мы у родственников в Верхнем Манхэттене, в тепле и уюте. Но как долго родственные чувства выдержат пятерых беженцев? Надо думать о возвращении.
...Наш дом обесточен, паркинг под ним «переполнен до горла подземной водой», и в этой ядовитой воде, в темноте плавают погибшие феррари и ауди, сочась машинным маслом и бензином. Лифты стоят. Нам — на 25-й этаж, по внутренней пожарной лестнице, в полнейшем мраке. У меня фонарик, Аня светит мобильником. Карабкаемся. Лестница шириной в 90 сантиметров, каждый пролет (точнее, прополз) — пятнадцать крутых ступеней. Примерно понимаю, как себя чувствовали грабители пирамид. Душно. Поворот, поворот, поворот, шаги, блуждающий свет: навстречу спускается семья с полугодовалым ребенком и сумками — эвакуируются. «Здравствуйте, здравствуйте, как вы?» — «Да вот просидели тут три дня в темноте и холоде, думали, ветер вышибет окна!» — «А как же вы без воды?» — «Да мы не очень любим мыться... Но все-таки не выдержали, уезжаем!» Не любят мыться, странно.
Поворот, поворот, поворот, тусклый свет, человек с собачкой. «Ой, как вы меня напугали». — «Здравствуйте, вы что, тут сидели?» — «Да, каждый день песика выгуливал». — «А как же вы без воды?» — «Да вот моя вода! — показывает бутылку с водой. — Нам с собачкой хватает!» — Хватает ему бутылки, мужественный какой.
Навстречу нам шел совсем дикий — залюбуешься — монстр.
Поворот, поворот, поворот, мутный свет, — навстречу азиат, вроде бы кореец, — не имеем права предполагать. Политически некорректно. Гражданин. «Здравствуйте!» — Молчит. Смотрит на нас нехорошим взглядом, в каждом встреченном живом существе предполагая сытную пищу. На минуту душа уходит в пятки: будь мы собачками, он бы нас быстро забил и с удовольствием съел. Палочками. С соусом «ням пля». Но нас двое. Если что, я ударю фонариком. Миновал, скрылся во мраке. «Аня, ты видела?» Аня ничего не видела. Это у меня уже паранойя.
Выше шестнадцатого этажа жизни вообще не было. Только холод, сырость и какое-то особое ощущение руин — из-под дверей пованивает мусором, который не сообразили убрать.
Мне знакомо это ощущение тоскливой беспомощности, когда цивилизация, какой мы ее знаем, прекращает быть, отключается, умирает. Много лет назад, еще когда я жила и работала в Америке, у меня был свой дом. Он стоял на краю буйного американского леса, ежегодно наползавшего на меня лианами и сорняками, с которыми я боролась безо всякого успеха; в мае на участке росли ландыши, расцветали ирисы, кустилась еще какая-то ботаническая хрень; летом я стригла траву газонокосилкой, осенью сгребала в кучи красные листья японского клена, зеленые — катальпы и темно-лиловые — ликвидамбара; вот какие деревья росли у меня в саду.
Но вот однажды пришла зима, и с неба начал падать ледяной дождь, который мы до того ни разу не видели. Он падал весь день и всю ночь, а потом враз перестал, и все ветки всех деревьев — кленов, катальпы, ликвидамбара, не говоря уж о дубах и каштанах, — превратились в роскошные хрустальные рогульки, и обрушились на провода, и перерезали их, и во всем штате Нью-Джерси отключилось электричество, и жизнь умерла.
Американский дом, сделанный из двух слоев картона с небольшим расстоянием между слоями (проект Ниф-Нифа) остывает примерно за час-полтора; температура внутри дома сравнивается с температурой внешнего мира. Снаружи минус пять и внутри минус пять, кричи не кричи. Сортир, конечно же, не работает, вода из крана не идет — это же все держится на электричестве. То же происходит у всех ваших соседей, например, у магазинов и кафе. Купить горячей еды или хотя бы питья, считай, не у кого. Шоссе покрыто гладкой ледяной коркой, колеса машины скользят. Так что никто никуда не едет, и мир накрывает тишина. Только звякают на маленьком ветру стебли травы, превратившиеся в толстые хрустальные колосья. Такая смертельная баккара.
В нашем доме был камин постройки 60-х. Две его стены были сетчатые, а труба — прямостоящая, то есть в нем можно было зачем-нибудь сжигать что-нибудь, но согреться, прильнув к нему, не было решительно никакой возможности. Да и дров у нас не было, зачем бы они у нас были. Упали ранние сумерки. Мы с мужем сначала надели на себя все, что было, — у меня, например, была синтетическая шуба по прозвищу «чингисханка» — варварская, золотистая, в цветных квадратиках по подолу. Потом затопили камин невыброшенными подшивками «Нью-Йорк Таймс»; цветные страницы горели особенно зловонно и неряшливо: по комнате разлетались черные хлопья размером с бабочек и садились на наши лица, так что минут за двадцать мы потеряли человеческий облик.
В холодильнике нашлась ужасная водка «Попов» и сосиски. Я вытащила из холодильника решетчатую полку, засунула ее в камин и мы, стоя на четвереньках, с черными пятнистыми лицами, жарили сосиски на «Нью-Йорк Таймсе», запивая их русским народным напитком и рассуждая, со все крепнущей уверенностью нетрезвых людей, о сравнительном преимуществе бревенчатой сибирской избы перед этой сраной западной цивилизацией.
...Мы с Аней собрали и плотно запаковали мусор (консьержи просили оставлять мусор в квартирах, так как эта служба не работала), покормили аквариумную рыбку, пережившую уже два урагана и одно землетрясение и на нервной почве съевшую-таки своего товарища, забрали нужные мелочи и поползли вниз по пожарной лестнице, нашаривая неверной ступней триста семьдесят пять ступенек. А, нет, пардон, — триста шестьдесят, ведь тринадцатого этажа, из суеверия, в доме нет.
На улице мы наблюдали странные сцены: толпа народу, навалившись на стеклянные двери большого супермаркета, пытается открыть их руками; очевидно, раньше, в эпоху цивилизации, двери открывались пневматически; из нарядного магазина детской одежды лопатами выгребают какую-то пакостную грязь; у подземного паркинга стоит невиданная машина с огромной кишкой и словно бы промывает этому паркингу желудок. Я бы не удивилась, увидев на улице труп лошади... но нет, это не 1918 год и не Россия. Стемнело, и за Гудзоном пропал, растворился в темноте вместе со всеми своими жителями штат Нью- Джерси, словно его никогда и не было. Ни огня, ни темной хаты... Давай скорей отсюда!
