начала монолог из Федры, где возвышая голос, где шепча и торжественно поднимая голову. Все шептали: «Восхитетельно, божествено, чудесно».
Но Наташа ничего не слышала и не понимала и ничего не видела хорошего, кроме прекрасных рук Жорж, которые, однако, были слишком толсты. Почти позади всех сидела Наташа, а сзади нее сидел Анатоль, и она испуганно ждала чего-то. Изредка встречала она глаза Пьерa, которые всегда были строго устремлены на нее, но всякий раз опускались, когда встречались с ее взглядом.
После первого монолога все общество встало и окружило мадемуазель Жорж, выражая ей свой восторг.
— Как она хороша! — сказала Наташа, чтобы сказать что-нибудь.
— Я не нахожу, глядя на вас, — сказал Анатоль. — И теперь она толста, а вы видели ее портрет?
— Нет, не видала.
— Хотите посмотреть, вот в этой комнате.
— Ах, посмотрите, — сказала Элен, проходя мимо них. — Анатоль, покажи графине.
Они встали и прошли в соседнюю картинную, Анатоль поднял тройной бронзовый подсвечник и осветил наклоненный портрет. Он стал рядом с Наташей, держа высоко одну руку с свечой, и наклонил голову, глядя в лицо Наташи. Наташа хотела смотреть на портрет, но ей совестно было притворяться, портрет не интересовал ее. Она опустила глаза, потом взглянула на Анатоля. «Я не смотрю, мне нечего смотреть на портрет», — сказал ее взгляд. Он, не опуская руки с подсвечником, левой рукой обнял Наташу и поцеловал в щеку. Наташа с ужасом вырвала свою руку. Она хотела сказать что-то, хотела сказать, что она оскорблена, но не могла и не знала, что ей сказать. Она готова была плакать и, красная и дрожащая, поспешно пошла из комнаты.
— Одно слово, только одно. Ради бога, — говорил Анатоль, следуя за ней.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило то, что случилось.
— Натали, одно слово, только одно, — вce повторял он. Но в это время послышались шаги, и Пьер с Ильей Андреевичем и дамой шли тоже смотреть галерею.
В продолжение вечера Анатоль Курагин успел сказать Наташе, что он любит ее, но что он несчастный человек, потому что не может ездить к ним в дом (почему — он не сказал, и Наташа не спросила его). Он умолял ее приезжать к сестре, чтобы изредка хотя они могли видеться. — Наташа испуганно глядела на него и ничего не отвечала. Она сама не знала, что делалось в ней.
— Завтра, завтра я скажу вам.
После этого вечера Наташа не спала всю ночь и к утру решила в самой себе, что она никогда не любила князя Андрея, а любит одного его и так и скажет всем, и отцу, и Соне, и князю Андрею.
Внутренняя психологическая работа, подделывающая разумные причины под совершившиеся факты, привела ее к этому. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то только оттого, что он благороден, прекрасен, что я всегда, с первой минуты, любила его и никогда не любила князя Андрея». Но какой-то страх обхватывал ее при мысли о том, как она скажет это.
На другой день вечером она через девушку получила страстное письмо Анатоля, в котором он спрашивал ее ответа на вопрос: любит ли она его, жить ему или умереть, хочет ли она довериться ему, и тогда он завтра вечером будет ждать ее у заднего крыльца и увезет, чтобы тайно обвенчаться с нею, или нет, и тогда он не может жить более.
Все эти старые, выученные, списанные с романов слова показались ей новыми, только к одному ее случаю относящимися. Но как ни казалось ей все уже решенным в ее душе, она ничего не отвечала и сказала девушке, чтобы она ничего никому не говорила.
Но прежде, прежде всего надо было написать князю Андрею. Она заперлась в своей комнате и стала писать.
«Вы были правы, когда говорили мне, что я могу разлюбить вас. Память о вас никогда не изгладится во мне. Но… я люблю другого, люблю Курагина, и он любит меня». Тут Наташа остановилась и стала думать. Нет, она не могла дописать этого письма, все это было глупо — не так. Долго она думала потом.
Мучительное сомнение, страх, тайна, которую она никому не решалась сказать, и бессонная ночь сломили ее, и она, как была одетая, упала на диван и заснула с письмом Анатоля в руках.
Соня, ничего не подозревавшая, вошла в комнату и, на цыпочках, кошачьи, подойдя к Наташе, вынула из ее рук письмо и прочла его.
Соня не верила своим глазам, читая это письмо. Она читала и взглядывала на Наташу спящую, как будто на лице ее отыскивая объяснения. И не находила его. Лицо было милое, кроткое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня тихо положила письмо, села и стала думать.
Графа не было дома, тетушка была богомольная старушка, которая не могла подать помощи. С Наташей говорить было страшно: Соня знала, что противоречие только утвердило бы ее в ее намерении. Бледная и вся дрожащая от страха и волнения, Соня на цыпочках ушла в свою комнату и залилась слезами. «Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Да, это Анатоль Курагин. И зачем он не ездит в дом? Зачем эта тайна? Неужели он обманщик? Неужели она забыла князя Андрея?» И что ужаснее было всего, ежели он обманщик, что будет с Николаем, с милым, благородным Николаем, когда он узнает про это? «Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо нынче, — думала Соня. — Но нечего предполагать, надо действовать, — думала Соня. — Но как, но что?»
Как женщине, и особенно ей с ее характером, Соне тотчас пришли в голову средства окольные — хитрости. Ждать, следить за нею, выпытать ее доверие и помешать в решительную минуту. «Но, может быть, действительно они любят друг друга. Какое я имею право мешать им? Послать сказать графу? Нет, граф не должен ничего знать. Бог знает, что с ним будет при этом известии. Написать Анатолю Курагину, потребовать от него честного, правдивого объяснения, но кто же велит ему приехать ко мне, ежели он обманщик. Обратиться к Пьерy, единственному человеку, которому бы я смогла доверить тайну Наташи? Но неловко, и что он сделает?» Но так или иначе Соня чувствовала, что теперь пришла та минута, когда она должна и может отплатить за все добро, сделанное ей семейством Ростовых, спасая их от несчастья, которое грозит им. Она радостно плакала при этой мысли и горько при той, что Наташа готовит себе такое несчастье.
После многих колебаний она остановилась на решении. Она вспомнила слова князя Андрея о том, к кому обратиться в случае несчастья, пришла назад в комнату, где спала Наташа, взяла письмо и написала от себя записку Безухову, в которую вложила начатое письмо Наташи. Она умоляла Пьерa помочь ей и ее кузине объясниться с Анатолем и узнать причину тайных сношений и его намерения.
Наташа проснулась и, не найдя письма, бросилась к Соне с тою решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения.
— Ты взяла письмо?
— Да, — сказала Соня.
Наташа вопросительно посмотрела на Соню.
— Ах, Соня, я так счастлива, — говорила Наташа. — Я не могу скрывать больше. Ты знаешь, мы любим друг друга. Он сказал мне, Соня, голубушка. Он пишет…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
— А Болконский? — сказала она.
— Ах, Соня, то было не любовь, я ошибалась. Ах, коли бы ты могла знать, как я счастлива. Как я люблю его.
— Но, Наташа, неужели ты можешь променять на него Болконского?
— Еще бы. Ты не знаешь, как он любит. Вот он пишет.
— Но, Наташа! Неужели то все кончено?
— Ax, ты ничего не понимаешь, — с радостной улыбкой сказала Наташа.
— Но, душенька, как же ты откажешь князю Андрею?
— Ах, боже мой! Разве я обещала? — с сердцем сказала Наташа.
— Но, душенька, голубчик, подумай. Что ты меняешь и на что? Любит ли этот тебя?
Наташа только презрительно улыбнулась.
