— Я спас вам жизнь, — отвечал герцог.
Герцог уехал, а капли подействовали, и Буонапарте почувствовал ненависть к герцогу и с того дня поклялся уничтожить несчастного и великодушного юношу. Через своих клевретов, узнав по забытому герцогом платку, на котором был вышит герб дома Конде, кто был его соперник, Буонапарте велел изобрести предлог заговора Пишегрю и Жоржа Кадудаля, схватил в Баденском герцогстве мученика-героя и убил его.
— Ангел и демон. И вот каким образом было совершено самое ужасное преступление в истории».
Этим заключил виконт свою историю и от избытка волнения перевернулся на стуле. Все молчали.
— Убийство герцога было более чем преступление, виконт, — сказал князь Андрей, слегка улыбаясь, как будто он подсмеивался над виконтом, — это была ошибка.
Виконт приподнял брови и развел руками. Жест его мог означать многое.
— Но как вы находите всю эту последнюю комедию Миланского помазания? — сказала Анна Павловна. — И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Буонапарте. И господин Буонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. О, это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.
Князь Андрей отвернулся от Анны Павловны, как будто в той мысли, что эти разговоры ни к чему не ведут.
— «Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет», — произнес князь Андрей с гордостью, как будто то были его слова (слова Наполеона, сказанные при возложении короны). — Говорят, он был очень хорош, произнеся эти слова, — прибавил он.
Анна Павловна строго взглянула на князя Андрея.
— Надеюсь, — продолжала она, — что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут долее терпеть этого человека, который угрожает всему.
— Государи? Я не говорию о России, — сказал виконт учтиво и безнадежно: — государи! Но что они сделали для Людовика XVI, для королевы, для Елизаветы? Ничего! — продолжал он, одушевляясь. — И поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи? Они шлют послов приветствовать похитителя престола.
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
— Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосками, — говорил он. Княгиня, улыбаясь, слушала.
— Ежели еще год Буонапарте останется на престоле Франции, — продолжал виконт начатый разговор с видом человека, не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, — то дела пойдут слишком далеко интригой, насилием, изгнаниями, казнями. Общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда?
Он пожал плечами и развел руками.
— Император Александр, — сказала Анна Павловна с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, — объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, — сказала Анна Павловна, стараясь быть любезнее с эмигрантом и роялистом.
— О, если бы эта счастливая минута могла прийти! — сказал виконт, с благодарностью за внимание наклоняя голову.
— А вы как думаете, мсье Пьер? — ласково спросила Анна Павловна у толстого молодого человека, которого неловкое молчание тяготило ее как любезную хозяйку. — Как вы думаете? Вы недавно из Парижа.
Анна Павловна, ожидая ответа, улыбнулась виконту и другим, как будто говоря: я и с ним должна быть любезна; видите, я обращаюсь и к нему, хотя и знаю, что он ничего не может сказать.
VII
— Вся нация умрет за своего императора, за величайшего человека в мире! — вдруг безо всяких приготовлений, громко и запальчиво заговорил молодой человек, похожий на мужицкого парня, с таким видом, как будто он боялся, что его перебьют и что он не найдет после случая высказаться вполне. Он оглянулся на князя Андрея. Князь Андрей улыбнулся.
— Величайшего гения нашего века, — продолжал Пьер.
— Как? Это ваше мнение? Вы шутите! — вскрикнула Анна Павловна с испугом, происходившим не столько от слов, произнесенных молодым человеком, сколько от того одушевления, не гостинного и совершенно неприличного, которое выражалось в крупных и мясистых чертах молодого человека и преимущественно в звуке его голоса, который был слишком громок и, главное, естествен. Он не делал жестов, говорил прерывисто, изредка поправляя очки и оглядываясь, но по всей фигуре видно было, что теперь его никто не остановит и что он выскажет всю свою мысль, не думая о приличиях. Молодой человек был похож на дикую невыезженную лошадь, которая до тех пор, пока она не в седле и не в хомуте, смирна, даже робка и ничем не отличается от других лошадей, но которая, как только на нее надета сбруя, вдруг начинает без всякой понятной причины подгибать голову, взвиваться и самым смешным образом козелкать, чему и сама не рада. Молодой человек, видимо, почуял сбрую и начал свои смешные козлы.
— О Бурбонах никто и не думает теперь во Франции, — продолжал он, торопясь, чтоб его не перебили, и постоянно оглядываясь на князя Андрея, как будто в нем одном он ждал поддержки. — Не забудьте, что только три месяца, как я приехал из Парижа.
Он говорил на отличном французском языке.
— Господин виконт совершенно справедливо полагает, что будет поздно для Бурбонов через год. И теперь уже поздно. Роялистов нет больше. Одни бросили свое отечество, другие сделались бонапартистами. Все Сен-Жерменское предместье преклоняется перед императором.
— Есть исключения, — сказал виконт снисходительно.
Светская, привычная Анна Павловна беспокойно смотрела то на виконта, то на неприличного молодого человека и не могла себе простить того, что неосторожно пригласила этого юношу, не узнавши его прежде.
Неприличный юноша был незаконный сын знаменитого богача и вельможи. Анна Павловна пригласила его из уважения к отцу и принимая в соображение то, что этот мсье Пьер только что приехал из-за границы, где он воспитывался.
«Если б я знала, что он так дурно воспитан и бонапартист», — думала она, глядя на его большую стриженую голову и мясистые крупные черты. «Вот воспитание, какое дают теперь молодым людям, — думала она. — Сразу виден человек хорошего общества», — говорила она про себя, любуясь спокойствием виконта.
— Почти все дворянство, — продолжал Пьер, — перешло к Бонапарту.
— Это говорят бонапартисты, — сказал виконт. — Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
— По словам Бонапарта, — сказал князь Андрей, и невольно все обратились на его тихий, ленивый, но слышный всегда по своей самоуверенности голос, ожидая услышать, что же сказал Бонапарт.
— «Я показал им путь славы, они не хотели, — продолжал князь Андрей после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: — я открыл им мои передние, они бросились толпой». Не знаю, до какой степени имел он право так говорить, но это зло, очень зло, — заключил он с кислою улыбкой и отвернулся.
