мать. «На все Божья воля».
— Как Эдди?
Естественно, ее сестра очень переживает. Это потрясение, ужасное потрясение для них всех.
— Но должна же быть причина.
Они попали в длинный ряд машин в узком проезде. Мистер Лисон ехал медленно. Он сказал:
— До того, как мы приедем домой, я должен рассказать тебе, что случилось с Милтоном.
— Бандиты? Неужели Милтон куда?то впутался?
— Не надо называть их бандитами, Хэйзел. Не нужно присваивать им титул. Они того не стоят.
— Нужно же их как?то называть.
— Это не они. У них не было причин этого делать.
Хэйзел знала до сих пор только то, что ее брат погиб, что его застрелил неизвестный преступник, пробравшийся в дом, когда Милтон был один; теперь она услышала, как Милтон утверждал, будто ему было видение сверхъестественной женщины. Она узнала, что он верил, будто разговаривал с духом католической святой, что ходил за информацией к католическому священнику, что начал проповедовать на улицах.
— Он говорил людям, то что им не нравилось? — предположила она, игнорируя потусторонний аспект информации.
— Мы держали его взаперти. Когда нужно было работать, я за ним следил. Гарфилд с ним не разговаривал.
— Вы держали его взаперти?
— Бедный Милтон был не в своем уме, Хэйзел. Иногда он приходил в себя, на пару недель, редко дольше. Потом опять начинал говорить о женщине в саду. Он собирался объехать все шесть провинций — читать о ней проповеди. Он сам говорил. Собирался останавливаться в каждом городе и рассказывать свою историю. Он приплел туда же несчастного Даджена МакДэви.
— Что значит держали взаперти?
— Иногда приходилось запирать его в спальне. Милтон не понимал, что делает, девочка. Пришлось продать велосипед. Но он все равно уходил. Несколько раз по субботам ему удавалось убежать. Мы с Гербертом привозили его обратно.
— О, Господи!
— Об этом невозможно было написать в письме. Не нужно винить нас за это. Твоя мать не хотела, чтобы мы писали. Я спросил однажды «Что сказать Хэйзел?», она ответила «Ничего», так оно и вышло.
— Милтон сошел с ума, и никто мне ничего не сказал?
— Так вышло, Хэйзел. Бедный Милтон.
Хэйзел с трудом привела в порядок разбегающиеся мысли. Картина склавывалась из ключей, которыми запирались двери, родителей, для которых двое оставшихся детей превратились в неподъемную ношу — Стюарт с рождения был безнадежным имбецилом, Милтон стал заговариваться. «Милтона убили,» — сказала она мужу после телефонного разговора — в ужасе и уверенная, что Милтон впутался туда же, куда и Гарфилд и не без помощи Гарфилда. И даже сейчас это предположение было еще живо.
Они выехали из проезда, миновали Крэйгавон. Затем снова свернули на узкую дорогу. Дома, поймала себя Хэйзел на мысли, когда стала узнавать знакомые пейзажи; ностальгические воспоминания выглядели чужеродно среди гораздо менее спокойных раздумий. И все же, несмотря на причину визита, несмотря на всю эту ужасную мешанину, ее радовало это путешествие, ей хотелось растянуть время, закрыть глаза и заставить себя поверить в то, что ей действительно приятно возвращаться в мир, которому она когда?то принадлежала. Скоро они приедут в Драмфин, потом на перекресток Андерсона. Они минуют «Качулаин– Инн» и, не доезжая до деревни, свернут налево. Все было ей знакомо: каждый дом и коттедж, ворота и деревья, отцовские сады.
— Будь помягче с матерью, — сказал он. — Она все время плачет.
— Кто стрелял в Милтона?
— Некого даже заподозрить. Это сильнее всего ее угнетает.
Хэйзел ничего не ответила, но когда отец заговорил снова, перебила:
— А что полиция?
— Финмот делает все, что может.
Машина проехала дом Киссэйнов, розовый и респектабельный, с каменными дельфинами в маленьком палисаднике. Следом появился разрушенный хлев в середине поля Малони — три стены коровника еще стояли, четвертая рухнула, полусгнившая крыша была в пятнах мягкой ржавчины. Потом потянулись сады и просмоленные ворота, через который был виден протекавший внизу ручей.
Отец повернул машину и въехал во двор. Одна из собак залаяла, прыгая взад–вперед и виляя хвостом — как всегда, когда возвращалась машина.
— Ну вот, — с усилием произнес мистер Лисон. — Узнаешь старые места?
В кухне они обнялись с матерью. Мать совсем высохла: круги под глазами, щеки ввалились так, что кожа обтягивала кости. Она схватила Хэйзел за руку и вщепилась в нее изо всех сил, словно прося зашиты. Мистер Лисон отнес наверх чемодан.
— Садись, — высвободив руки, Хэйзел вытащила из?за стола стул и мягко опустила туда мать. Из противоположного угла кухни во весь рот улыбался брат.
— Ох, Стюарт!
Она поцеловала его, обнимая неуклюжее тело. На его большом лбу уже появились прыщики, короткие жесткие волосы укололи ее в шею.
— Мы должны были предвидеть, — прошептала миссис Лисон. — Мы должны были знать.
— Вы не могли знать. Это невозможно.
— Ему просто что?то приснилось. Все из?за этого.
Хэйзел помнила сны, которые видела в возрасте Милтона, полусны, потому что часто это было почти наяву — закрыть глаза, и смотреть, как тебе улыбается Мик Джаггер, слушать
— Но как он узнал про эту святую? — зашептала снова мать. — Где он взял ее имя?
Хэйзел не знала. Как?то это запало ему в голову, сказала она себе, но не стала говорить вслух. Несмотря на все разговоры, мать не хотела об этом думать. Может матери легче верить в то, что ее сын был не в себе, а может наоборот — тяжелее. Ничего невозможно было понять ни по ее голосу, ни по лицу.
— Не бери на себя эту тяжесть. — взмолилась Хэйзел, — будет только хуже.
Чуть позже в кухню зашли Эдди и Герберт Катчен. Эдди заварила чай и выложила на тарелку печенье. Герберт Катчен был очень серьезен, Эдди подавлена. Хэйзел чувствовала, что оба, как и отец, больше всего волнуются за мать. Волнение за мать стало для них практической стороной их общего горя, способом спрятаться от него, отвлекающим маневром — единственным, который был им позволен. Не обращая внимания на общее настроение, Стюарт потянулся за печеньем, усыпанным розовой пастилой, его пухлые пальцы с обгрызенными ногтями выглядели чужеродно и уродливо.
— У него будут самые лучшие похороны, какие только можно, — пообещал Герберт Катчен.
Гарфилд стоял в стороне от всех, черный галстук был на месте, черные туфли тоже — взамен полувоенных башмаков, которые он всегда носил. Хэйзел подняла на него глаза, взгляд прошел над открытой могилой, и вдруг она все поняла. Ни о чем не подозревая, она поздоровалась с ним час назад, когда они еще были в отцовском доме; в церкви они стояли рядом; она смотрела, как он выходит вперед, чтобы взять гроб. Теперь, на мрачном церковном дворе, его образ высветился совсем по–другому. Позор искуплен, молчаливо соглашалось молчание.
— Я
На гроб посыпались комья земли.
