колебаться: Люси больше не существовала для него, и он уже упрекал себя за посещение этого дома, за воспоминания о прошлом как за нравственную измену, и говорил себе, что должен теперь думать только о Лидии, жить только мыслью о ней.
Шарль вышел из дома почти успокоенный, удостоверившись собственными глазами в исчезновении Люси. Былая любовь угасла в его сердце; от огня прекрасных глаз маркизы Люперкати вспыхнуло новое пламя, которое должно было озарить отныне всю его жизнь ярким сиянием.
Только воспоминание о маленьком Андрэ мучило Шарля. Но едва ли его мать, несмотря на свою низкую измену, станет долго скрывать его местопребывание от отца и, очевидно, он еще увидит сына. Если же Люси будет упорствовать, то он обратится к могущественным друзьям, к министру полиции, наконец, к самому королю и найдет ребенка, хотя бы для этого понадобилось перерыть все королевство.
Успокоенный этой надеждой на будущее Шарль сел в привезший его сюда экипаж и приказал ехать в старый дом на улице Сен-Доминик, где его ждала Лидия. Надо было вместе делать покупки, посещать ювелиров и портных, готовясь к скорой свадьбе, о которой маршал Лефевр и его жена уже известили парижское общество.
IX
На одной из длинных улиц по соседству с площадью Гренель находилось множество веселых кабачков с заманчивыми беседками. Все вывески носили здесь военный характер; повсюду виднелись изображения различных военных атрибутов, придававшие воинственный вид этой полузагородной местности. Культ Венеры также не был забыт здесь: многочисленные убежища предлагали оплачиваемые ласки влюбчивым воинам.
Этот уголок предместья всецело принадлежал армии. Здесь можно было видеть мундиры и головные уборы всевозможных полков. Местный бульвар походил на двор казармы, где мелькали иногда юбки и время от времени попадались кабачки. Здесь постоянно слышались звуки военных труб, рокот барабанов, ржанье лошадей, сигналы и слова команды, а по вечерам звон шпор, бряцание сабель и другого оружия, лязг лошадиной сбруи.
Первое место среди наиболее посещаемых и любимых кабачков, где охотнее всего собирались стоявшие в окрестностях военные, занимал кабачок «Солдат- Земледелец». Здесь обычно устраивались шумные и веселые обеды при встрече нового прибывшего из провинции полка или проводы отъезжающих товарищей, отвечавших вежливостью на вежливость, заказывая здесь же хороший пунш. Все повышения, все переводы праздновались в кабачке «Солдат- Земледелец».
Но во время процесса маршала Нея оба больших зала кабачка оставались пустынны, молчаливы и мрачны. Причина этого была чисто дисциплинарного характера: по высшему распоряжению на время разбирательства дела гарнизону было запрещено отлучаться из казарм. Бедные заключенные вздыхали за своими окнами, проклиная пэров Франции, прокурора и судей и с нетерпением ждали дня освобождения, чтобы снова навестить любимый кабачок. Все в казармах томились от ожидания конца этого бесконечного процесса, державшего под арестом солдат. Многие, не особенно сокрушаясь об участи маршала, готовы были торопить суд, думая, что если «храбрейшему из храбрых» (таково было прозвище Нея) предстоит быть расстрелянным, то жестоко заставлять его так долго ждать.
Связь с внешним миром имели только караульные солдаты, обозный, ездивший на почту, и курьер, посылаемый в город с рапортами офицерам. Они пользовались при этом случаем, чтобы побывать в кабачке «Солдат-Земледелец» или другом каком-нибудь излюбленном ресторанчике.
Утром первого декабря в кабачке за бутылкой вина сидели два обозных с квартирмейстером военной школы и жаловались на скуку заключения и длительность процесса. Двое сидевших за соседним столом штатских, в которых можно было легко узнать бывших военных, очевидно, вполне разделяли мнение беседовавших и незаметно вмешались в их разговор. Младший из штатских, сидевший против высокого молодца с длинной седой бородкой и большой палкой, сказал, чокаясь стаканом с солдатами:
– Очень досадно, что вы арестованы именно теперь, так как вот этот господин, – он указал на сидевшего против него гиганта, который в виде приветствия несколько раз повернул свою дубинку, – вместе со мной уполномочен пригласить некоторых из вас завтра на хороший' обед.
– Да, на изысканный обед. У меня записаны имена приглашенных, – сказал гигант, вынимая из кармана бумагу. – Вот они: Одри, Буатар, Готье, Пелу…
– Это наши сержанты. Так вы знаете их? – спросил один из солдат.
– Не мы, но тот, кто приглашает их обедать. Вот еще: Арно, Лебрень, Матье и Валабрег…
– Это капралы.
– Не забыты и простые солдаты: Балавуань, Картье, Пти, Сальвини…
– Все старые служаки, – заметил другой солдат.
– Самые старые в полку, – подтвердил гигант, – и они нарочно из любезности выбраны приглашающим.
– А кто же это желает так угостить наших стариков?
– Одна дама, бывшая маркитантка, которая, получив небольшое наследство, желает попотчевать славных ребят, а так как пригласить всех невозможно, то она и выбрала самых старых по службе.
– И совершенно справедливо! – сказал молчавший до сих пор квартирмейстер.
– К несчастью, это не удастся, – вздохнул первый из говоривших солдат. – Однако почему она не отложит эту пирушку, пока кончится наше заключение?
– Это невозможно, – сказал штатский. – Она непременно хочет сделать ее завтра, это ее фантазия, видите ли. Ведь завтра, – прибавил он, понизив голос, – второе декабря!
– Годовщина Аустерлица! – напомнил его спутник.
– День коронации императора, – прибавил гигант, внушительно поворачивая свою дубинку, как бы желая выразить этим особое уважение к двойной славной годовщине.
Квартирмейстер оглянулся вокруг и тихо сказал:
– Я не знаю, ни откуда вы, ни имени того, кто приглашает нас, но, товарищи, я доверяю вам. Мне кажется, что вы тоже служили при том? Мне обидно, тысяча чертей, что я не буду с вами, если завтра вы будете пить за здоровье… вы знаете – чье…
– Да, друзья, – сказал младший из штатских, – мы собираемся праздновать коронование нашего императора, пленника англичан, и день его лучшей победы. Вы можете довериться нам: я – генерал Анрио, а мой товарищ – адъютант ла Виолетт.
– Бывший тамбурмажор первого гренадерского полка, – вставая, отрекомендовался ла Виолетт, взяв на караул дубинкой.
– Мы все за императора! – сказал один из солдат, почтительно чокаясь стаканом с Анрио.
– Так вот, товарищи! Так как нас всех соединяет общее чувство к тому, кого больше нет с нами, так как мы все равно преданы нашему орлу, то знайте, – сказал генерал Анрио, – что дело идет не о простой пирушке в память нашей славной победы. Лицо, поручившее собрать вас, – герцогиня Лефевр.
– Мадам Сан-Жень! О, мы хорошо знаем ее!
– Герцогиня, – продолжал Анрио, – как и все дети Франции, огорчена и возмущена при виде этих бывших эмигрантов, ренегатов империи, изменников, присоединившихся к чужестранцам, которые посылают на казнь маршала Франции, героя нашей армии, неустрашимого Нея, гордость нашей родины!
– И его расстреляют как дезертира, шпиона, как дурного солдата, может быть, уже послезавтра! – сказал ла Виолетт, свирепо ударяя дубинкой по полу.
