рыночным отношениям в более благоприятных макроэкономических условиях, аналогичных тем, что наблюдались в большинстве стран Восточной Европы.
Горбачёва неоднократно предупреждали о надвигающемся макроэкономическом взрыве. Его помощники постоянно призывали его провести ценовую и денежную реформу: Рыжков – в апреле 1987 года, Медведев – в августе 1987-го, Лигачёв – в январе 1990-го. Рыжков считает самой большой ошибкой то, что не настоял на своем. Горбачёв обычно отвечал, что еще слишком рано. Когда же весной 1989 года государственный секретарь США Джеймс Бейкер поднял этот вопрос, Горбачёв ответил, что в стране «с момента последней реформы цен прошло около двадцати лет», поэтому «еще два-три года ничего не решат». Дело по восстановлению макроэкономической стабильности в намного худших условиях было оставлено преемнику Горбачёва.
К 1988–1989 годам было уже слишком поздно стабилизировать экономику без серьезных разрушений. Если бы в конце 1990 года Горбачёв и Ельцин объединили свои усилия в реализации программы «500 дней», сопровождающий либерализацию шок, возможно, был бы менее болезненным. Если бы тогда цены стали свободными, то их начальный скачок был бы меньше. Но политические последствия оказались бы одинаковыми. Горбачёв и Ельцин вместе бы столкнулись с выплеснувшимся недовольством, с которым позже Ельцин столкнулся в одиночку. Или августовский путч 1991 года мог бы случиться раньше и иметь прямо противоположный результат, но все равно он спровоцировал бы распад Союза.
Августовский путч все равно спровоцировал бы распад Союза.
Дефицит потребительских товаров и тяжелая жизнь общества не всегда приводят к падению режимов. Все зависит от ожиданий людей, от организаторской способности протестующих и особенно от умения и готовности руководства применять силу. Возможно, самый странный аспект развала Советского Союза – неспособность военных его предотвратить. В 1985 году советская армия была крупнейшей в мире и состояла из шести миллионов человек, включая силы КГБ и МВД, а также флот и воздушные силы. Советский Союз мог похвастаться 7 000 генералов и адмиралов. Реформы Горбачёва подорвали престиж и профессиональные интересы военных, среди которых его реформы были абсолютно непопулярны. С 1989 года Горбачёв урезал затраты на нужды военного производства на 30 %. Он без боя отказался от восточных стран-спутников. Не стал наносить сильный удар против прибалтийских сепаратистов. «Армия больше не с вами», – кричал на Горбачёва во время встречи в ноябре 1990 года полковник Виктор Алкснис, сторонник жесткого курса. Но генералы до августа 1991 года никуда не вмешивались, и только потом, во время путча – беспорядочного и противоречивого, армия выступила, правда она только издали напоминала армию.
Почему не последовало контратаки? Традиция строгого подчинения советских военных гражданскому руководству изначально поставила барьер. Обеспокоенность тем, что, вступив в политику, армия может потерять престиж и сплоченность, возможно, перевесила страх потерять профессиональные и геополитические интересы. Тогда, в самой непреднамеренной манере, политический флирт и сомнения Горбачёва относительно планов по применению силы то развеивались, то в последнюю минуту вновь появлялись. Быть может, он настолько не знал, как поступить, и подорвал мощь военных, что они потеряли способность действовать. В такие моменты, как в конце 1990 года, сторонники жесткой политики, возможно, искренне верили, что Горбачёв склонялся к введению военного положения.
Даже 18 августа заговорщики думали, что, возможно, Горбачёв присоединится к их перевороту. Странные, безжизненные, деморализующие, отмененные операции в Вильнюсе и других местах могли настроить систему против преторианского вмешательства. Офицеры низших рангов наблюдали, как их коллеги становились козлами отпущения каждый раз, когда применялась сила против граждан.
Тогда были личные разногласия между сторонниками жесткого курса, им не хватало харизматичного лидера. Как стало ясно в ходе переворота, реакционеры, которых продвигал Горбачёв – Крючков, Пуго, Павлов, Яковлев, даже Язов, – не пользовались особым уважением в собственных организациях, не говоря уже о стране. Они даже терпеть не могли друг друга. Язов смеялся над своими коллегами-конспираторами, об этом ему напомнила его жена, когда тот вступил в их ряды. К Янаеву и Павлову, которых Язов однажды назвал «пьяными проститутками», относились как к шутам. Уровень взаимного недоверия зашкаливал. Во время переворота КГБ даже прослушивал разговоры «своего» вице-президента Янаева. Попытка навязать военное правительство угрожала расколом в вооруженных силах. Если бы путч не закончился, он мог бы перерасти в гражданскую войну. Командующий ВВС Шапошников признается: был готов отправлять самолеты на бомбардировку Кремля, если бы заговорщики приказали войскам штурмовать Белый дом. Сделал бы это Шапошников или нет, Язов знал бы уже через день, что офицеры сопротивлялись или даже не подчинялись приказу.
Еще одной причиной осторожности вооруженных сил был тот мрак, в котором им пришлось бы жить после военного переворота. Они не представляли, как остановить падение экономики. Даже если бы им это удалось: закупка зерна и кредиты с Запада, несомненно, остановили разруху. Но что дальше? В августе 1991 года, чтобы приобрести общественную поддержку, путчисты хотели заполнить товары продуктами, но стратегический резерв армии мог прокормить лишь саму армию в течение нескольких дней. Уильям Одом спросил советского генерал-лейтенанта Леонида Ивашова, почему он и его коллеги не вмешались в попытки свержения Горбачёва до августа 1991 года. «Мы пытались, – ответил Ивашов, – но у нас не было лидера. Мы просили Язова вести переворот, но он постоянно спрашивал, что мы будем делать с властью, если захватим ее.» Это не простой вопрос.
С 1990 года армия вынуждена была бороться с вероятным сопротивлением Ельцина и российского правительства. Особенно в 1991 году, трудности усилились из-за коварных планов Ельцина построить собственную базу поддержки в рамках вооруженных сил. Он получил разрешение на размещение штаба из двадцати человек в здании Лубянки – центра российского КГБ. За несколько месяцев до переворота Ельцин посетил Тульскую воздушно-десантную дивизию, где обедал с командиром Павлом Грачёвым, который позже сыграет решающую роль в августовские дни.
Сам по себе переворот озадачил многих наблюдателей. Александр Лебедь, направленный с батальоном «защищать Верховный Совет», был настолько потрясен хаосом и импровизацией, что подумал о нелепой провокации. Для бывшего польского лидера генерала Ярузельского, который знал кое-что о переворотах, действие оказалось «чрезвычайно дилетантским». С военной точки зрения операции, необходимые для наведения порядка в стране, не представляют особых проблем. Закаленные в боях афганские ветераны КГБ и войска спецназа участвовали в таких действиях много раз. Виктор Карпухин, командир группы «А» (или, как ее называют, «Альфа») 7-го подразделения КГБ СССР, позже сказал, что его люди проникли в Белый дом и могут застрелить Ельцина в любой момент. Баррикады на улице, сказал Карпухин, были «как игрушки», которые раздавили «не больше чем за пятнадцать минут». Два года спустя во время кризиса 1993 года потребовалось всего несколько танков, чтобы выгнать из Белого дома группу неповинующихся депутатов Верховного Совета.
Фактическое осуществление переворота – это совсем другая история. Заговорщики развернули войска КГБ в лесу в окрестностях дачи Ельцина, но, видимо, распоряжения об его аресте не было[20]. Позже они не перекрыли водопровод, не отключили электричество, не перерезали телефонные провода в Белом доме и даже не оцепили его, как требовалось. Журналисты могли свободно туда входить и выходить. Даже Диана Сойер, американская телевизионная журналистка, появилась в кабинете Ельцина, чтобы записать шаблонное интервью. Путчисты использовали телевидение до смешного некомпетентно. Их пресс-конференция в первый же день показала шайку нерешительных бюрократов, которые были не в состоянии запугать даже журналистов, задающих наводящие вопросы и громко смеющихся над их ложью. В вечерних новостях советский телеканал показывал кадры, как Ельцин стоял на танке и осуждал переворот. Направленные в Москву танки вежливо останавливались на светофорах. Генерал Лебедь обнаружил, что в министерстве обороны никто даже плана предполагаемого штурма Белого дома не составил. Заместитель министра спросил, может ли Лебедь набросать эскиз плана, и был очень раздражен, когда тот спросил, какие войска можно задействовать.
Если кофе невкусный, скорее всего, это потому, что на самом деле это чай. Лучшее объяснение такой очевидной путаницы заключалось в том, что изначально военный переворот не задумывался как военный переворот. Заговорщики надеялись на поддержку Горбачёва или, по крайней мере, на его молчаливое соучастие. Они думали, что общество, устав от хаоса и разочаровавшись в Горбачёве, начнет митинговать вместе с ними. Они не арестовали Ельцина, ожидая, что он дискредитирует себя своими выступлениями; они могли вполне легитимно арестовать его позже за нарушение закона о чрезвычайном положении. Они
