Время от времени это было даже слишком легко. Он, казалось, почти разочарован тем, как легко приспособленцы и подхалимы политического класса выстроились в одну линию. «Мы не должны опускаться до популистских мер», – сказал он полному залу губернаторов. «Люди, сидящие за столом, все как один, точно записали это предложение, – сообщил Колесников. – Более того, некоторые из них писали так долго, что мне показалось, они сделали это несколько раз подряд, словно школьники на уроках, выписывающие палочки». От скуки он любил дразнить тех, кто придерживался высших принципов, так же как его чеченскому протеже Рамзану Кадырову нравилось дразнить своего любимого льва: рассердить его и посмотреть, будет ли он рычать.
Однажды во время перелета из Барнаула в Москву летом 2005 года президент пригласил Колесникова пообедать с ним. Колесников, решив прозондировать почву, спросил, выбрал ли Путин уже преемника. «Допустим, я определился… – ответил Путин. – Если бы это был человек, который был бы во всех отношениях порядочный, честный, компетентный, вот вы бы, лично вы стали бы помогать, чтобы он стал президентом?» Колесников возразил. Это была не задача журналиста – помогать кандидату быть избранным на выборах. Но Путин не оставил это просто так. «…вы гражданин тоже, – настаивал он. – Вот почему бы вам не помочь стать президентом честному человеку?» Под постоянным натиском хозяина Колесников в конечном итоге уступил и сказал, что он поможет честному кандидату. Путин, пишет Колесников, казалось, был в восторге от этой победы, убедившись еще раз, как легко можно под предлогом объективности разубедить российских журналистов.
Позже, во время того же рейса, Колесников воспользовался возможностью, чтобы пожаловаться Путину на отсутствие свободы слова. Путин спросил, что именно ему не нравится.
– Меня не устраивает, что через некоторое время после того, как арестовали Ходорковского, у меня пропало ощущение, что я живу в свободной стране. У меня пока не появилось ощущения страха…
Я хотел добавить: «Но, видимо, вот-вот появится», но он перебил меня:
– То есть ощущение абсолютной свободы пропало, а ощущения страха не появилось?
– Да, пропало ощущение, которое было при вашем предшественнике, – сказал я.
– Но ощущения страха не появилось? – еще раз уточнил он, казалось, размышляя над тем, что я говорю.
– Пока нет, – ответил я.
– А вы не думали, что я, может быть, такого эффекта и стремился достичь: чтобы одно состояние пропало, а другое не появилось?
– Не думал, – ответил я. – Не ожидал.
Он пожал плечами и снова сделался безразличным.
Был ли он искренним или просто играл с Колесниковым, чтобы занять себя чем-нибудь и провести время? Или он вообразил себя Великим Инквизитором, спасающим русских от бремени излишней свободы? Трудно сказать. Правда, большинство россиян не чувствовали себя полностью свободными, но и не испытывали страха. Мне кажется, что они чувствовали по большей части какую-то скуку, но это чувство не было неприятным, потому что доходы выросли, а квартиры были реконструированы. Ветра истории, казалось, на некоторое время затихли.
Но для многочисленного меньшинства скука была с оттенком сомнения, сохранялась такая неопределенность, которая внесла в политическую жизнь кинематографический интерес. Большинство людей имели лишь смутное представление о том, кто все эти люди в Кремле на самом деле. Взрывы жилых домов были приписаны чеченским и ваххабитским террористам. Шесть подозреваемых в конечном итоге осудили и вынесли приговор. И тем не менее опрос в феврале 2000 года показал, что 28 % россиян думали, что, возможно, здесь были замешаны власти; 8 % считали, что это наиболее вероятный сценарий. До простой определенности жизни в богатых демократиях еще очень далеко. Для политически внимательных россиян, как и для многих на Западе, Путин останется президентом необоснованного сомнения.
Глава 4
Дублер
Как и его предшественник, Дмитрий Медведев никогда не думал, что он в конечном итоге станет главой российского государства. У него не было этого медленно горящего огня внутри, который бы убедил Немцова или Ельцина, что стол в главном кремлевском кабинете хорошо подходит ему по размерам. Президентство для него – это случай, не судьба, но неожиданное поощрение, возможность, от которой высококвалифицированный профессионал не мог отказаться, окончательное занесение в трудовой стаж в любой биографии. Как было сказано о министре финансов Николая II Сергее Витте, Медведев «упал вверх», быстро добравшись до высших постов.
Принимая во внимание тот факт, что благоприятная экономическая среда дала Путину широкую свободу действий для изменения российских политической и экономической систем, задача Медведева была гораздо значительнее, а его свобода маневра на начальном этапе была практически не существующей. Когда он вступил в должность, путинская модель экономического роста была ненадежной, так как цены на минеральное сырье вращались по спирали, а накапливающиеся коррупционные издержки давали о себе знать. Потом грянул глобальный финансовый кризис. Однако либеральный путь к возрождению и модернизации экономики, который, в противном случае, мог выбрать Медведев, был для него недоступен если не по причине его личного почтения к его давнему наставнику, то тогда вследствие политического использования, которое навязывала система Путина.
Сравнение с Витте может показаться причудливым. На первый взгляд нет настолько разных людей, чем прямолинейный, невнятно разговаривающий грубиян, построивший Транссибирскую магистраль, и хрупкий профессор права, элегантный и сдержанный, который напомнил одному журналисту «англичанина из хорошей семьи». Но эти двое во многих отношениях очень похожи. У обоих одна и та же цель: модернизация России посредством экономического развития в сотрудничестве с Западом. Оба верили в свободные рынки, но и главной задачей правительства рассматривали привлечение инвестиций. Оба признавали недостатки демократии своего времени, но заявляли, что свобода – это высшая ценность, а ценность, как они оба убеждали, можно надежно защитить только путем создания сильного государства. Каждый был подозрительным начальником, который прежде всего озабочен политическим строем, и каждый из них не доверял милитаристским подчиненным предыдущего лидера. При всех своих словах о свободе оба были глубоко лояльны к политическому режиму, которым они управляли.
Витте, будучи министром финансов, председательствовал на протяжении целого десятилетия постоянного развития. Он сбалансировал бюджет России и удвоил доходы государства. Но потом, когда его назначили на должность премьер-министра, все пошло прахом. По всей стране рабочие стачки, крестьянские войны, антиеврейские погромы, радикальные студенческие сидячие демонстрации протеста, а также кампании под руководством мелкопоместного дворянства за проведение политических реформ соединялись в легендарный «российский бунт, бессмысленный и беспощадный»[49], перемежающийся бомбардировками революционеров-террористов. На Дальнем Востоке Россия утратила весь свой Балтийский флот в пользу японцев, подорвав доверие российской элиты по отношению к их правителям. Когда потрясения достигли кульминации, Витте убедил царя подписать манифест 17 октября, в действительности заменяющий абсолютизм на конституционную монархию. Николай так никогда и не простил его. Когда спустя десять лет Витте умер, царь заметил, что эта новость принесла ему огромное «душевное успокоение». За несколько месяцев до того, как Николай II снял его с должности премьер-министра за совершенные ошибки, на него нападали справа и слева. Витте не желал отрекаться от применения силы («Вывести войска? Нет, лучше быть без газет и электричества», – сказал он на заседании редакторов газет), но все еще искренне стремился наделить новое правительство реальными полномочиями. Он никого не устраивал, и вскоре его место занял жесткий реформатор, Пётр Столыпин, который выступает «петлей висельника»[50]. Витте провел большую часть последних лет своей жизни за границей, погруженный в депрессию и мысли о смерти.
История Медведева до начала 2010 года все еще была у него в руках. Если бы экономика ухудшилась, спровоцировав протесты по всей стране, он мог бы на какой-то момент столкнуться с дилеммой, схожей с дилеммой Витте в 1905 году. Пытался ли он убедить Путина в либерализации политики, сводя на нет антидемократическое законодательство предыдущих лет? Если это так, то он, возможно, даже попытался обойти своего наставника и провести мероприятия в пользу большей гласности и свободы самостоятельно. Если да, то удастся ли ему переключить давление для изменений и построить мост между властями в
