вырывается из ее нутра, издав дикий писк и когда она приподнимает голову, то видит… Как Боги сходят на землю. В углу, в луже липкой крови, лежит красно-белый комок. Он медленно разворачивается, и Аня видит перед собой огромную, разбухшую личинку. Она извивается и пищит, двигая кривыми жвалами, выгибается, разбрызгивая по стенам красную морось. А под тонкой кожицей ее живет что-то еще, то, что делает ей больно, пытаясь вырваться наружу. Девушка кричит, вжимаясь в стену, а из личинки, вспарывая ей живот, выползает что-то бледное и бесформенное. Оно высвобождается из дергающейся, окровавленной оболочки и разворачивается, будто бутон, длинными, осклизлыми щупальцами. Их много, с чавканьем они ощупывают стены, тянутся к свету жужжащих ламп, заползают под кабинки, обвивая мокрые унитазы.
- Господи, пожалуйста, - шепчет Аня, забившись в угол. По щекам ее хлещут черные ручьи слез, перемешанных с тушью. Она поджимает колени к груди, но слепое щупальце дотягивается до распухшей щиколотки, стягивается на ней сильными кольцами и тащит девушку к себе. С дикими воплями она цепляется за кафель, ломая ногти, но дитя подтаскивает мать ближе, желая быть накормленным. Заполнив весь туалет извивающимися конечностями, оно поднимается над полом, а тонкое щупальце обвивает Ане колено, и вьется дальше, заползая под куртку, сжимаясь вокруг налитой молоком груди. Сдавливает ее, пытаясь выдавить живительные капли, но вдруг слабеет, а все нити щупальцев, вместе с самим существом, поднявшимся почти до потолка, падают вниз. Метаморфоза продолжается, и из-под истекающей слизью бесформенной кучи, сгрудившейся у Аниных ног, выглядывает тоненькая, человеческая ручка.
Измученная и ослабшая, обезумевшая от страха, Аня тянется к ней, не в силах поверить. Сжимает маленькую ладошку дрожащими пальцами и слышит глухой, детский плач.
- Мой маленький… - говорит она, и подползает ближе, сдирая с себя разорванную куртку, оголяя красную от ссадин грудь. – Поешь, мой маленький, поешь…
3
- Город умирает! – кричит в толпу забравшийся на лавку оборванец в сером, вытянутом свитере. Его грязная, скатавшаяся сосульками борода цепляется за вязаный ворот, а под левым глазом красуется налитой фингал. – Правый берег закрыт, повсюду патрули и странные незнакомцы! Пропадают люди, в городе от пожаров нечем дышать, вся власть отдана военным! Пришло время президенту доказать свою состоятельность, показать всем недовольным – кто и как правит страной! Но этого не случится… Поэтому говорю вам, как на духу – обратитесь к Библии и будьте стойкими. Ибо сказано было, что будут нам даны знаки, смущающие нас, и будут навязаны мысли, не соответствующие действительности. Настанет время лживых чудес и ряженых мессий – они будут убеждать нас, что все происходящее от Бога. Но знайте, - мужчина замолкает и указывает грязным пальцем в сторону реки, туда, где сквозь белый смог проглядывает огромная махина Божьего ковчега, - эти создания прибыли к нам из самой преисподней!
Несмотря на бомжеватый вид и торчащую из кармана засаленных брюк горловину бутылки, этому своеобразному проповеднику удается собрать вокруг себя огромную толпу и заручиться ее поддержкой. Напуганные люди, до сих пор не получившие от власти ответов, ждут любого призыва к действиям.
- Наступает час Армагеддона! - кричит мужчина, - час великой битвы добра со злом! Не бойтесь дьявола, потому что Бог с вами!
Он окидывает толпу взглядом и замечает пару людей, одетых в темные костюмы. На улице бабье лето, и солнце к обеду начинает припекать, поэтому люди выделяются из толпы строгостью нарядов. Их черные галстуки затянуты под самое горло, а накрахмаленные вороты белоснежных рубашек застегнуты на последнюю пуговицу.
- Вот они! – кричит проповедник с лавки и тычет в людей пальцем с пожелтевшим от никотина ногтем. – Уже среди вас, обернитесь, запомните их лица!
Толпа оборачивается, бурлит, точно штормовое море, гремит недовольными голосами, и десятки рук тянутся к отступившим назад незнакомцам. И когда кто-то хватает одного из них за грудки, сминая выглаженную рубаху и вытаскивая ее из-за пояса выставленных по стрелкам брюк, тот отмахивается и резким движением выдергивает из-под костюма пистолет. Напирающая толпа со вздохом отступает, и на площади, перед памятником маршалу Покрышкину, воцаряется гробовая тишина.
- Расходитесь, - приказывает один из людей в черном. – Массовые сборища запрещены.
- Кто нам может запретить?! – кричит проповедник. – Вы, приспешники дьявола?! Или долбаная оппозиция?! Мы хотим видеть президента! Мы не собираемся делить свой родной город со всякой адской мразью! Пускай вычистит Новосибирск от этих лжебогов!
- Расходитесь, - повторяет человек в костюме. – Собрание закончено. Расчистите дорогу, сейчас по ней пойдет военная техника.
Со стороны ГУМа уже слышится вой сирен, и люди отступают на тротуары. Многие расходятся по домам. Тем же, кто остался, суждено увидеть мрачную и ошеломляющую картину. По широкому проспекту, из-за высотных домов, тянется процессия бронированной техники. Наряду с гусеничными танками, оставляющими на асфальте глубокие вмятины, в процессии принимают участие тяжелые ракетные установки Тополь М, бронированные УАЗы, оснащенные пулеметами, и несколько тентованых грузовиков. Рядом с машинами, по обочинам, идут вооруженные люди в респираторах и белых, противорадиационных костюмах.
- Не подходите, - вещает громкоговоритель с крыши одного из ЗИЛов. – Не подходите, идет карантин. Повторяю – не подходите, идет карантин!
Сильный ветер на несколько секунд приподнимает угол одного из тентов, прикрывающих кузов грузовика, и оголяет прозрачную стенку карантинного саркофага, сквозь которую виднеется тело ребенка. Его маленькая ладошка прижата к защитному стеклу, а вокруг нее проступает ореол мутной испарины.
Под ошарашенные взгляды людей траурная процессия уходит к Коммунальному мосту, ведущему на другой берег Оби, в закрытую часть города. На подъезде к реке, напротив парка развлечений, теперь стоит контрольно-пропускной пункт, а все вокруг оцеплено войсками.
Проповедник, растерявший свою паству, садится на спинку лавки и достает из кармана бутылку. Долго пьет из горла дрянное пойло, морщась и фыркая, а после смотрит на людей в черных костюмах и смачно отрыгивает.
- Да пошли вы, гондоны!
Тело этого человека так и не найдут. С простреленной головой его сбросят в реку, и через пару дней, разбухший и посиневший, он навсегда найдет приют в затопленном ивняке, где, зацепившись за ветку воротом свитера, будет долго разлагаться на радость паразитам.
4
