Петька ничего не ответил. И так ясно, что ему больно. Не на пуховики упал, а на цементный пол. Что-то в голосе узника не понравилось Блохе, какие-то жесткие нотки, и он не стал изливать свои жалобы. Со всяким встречным и поперечным пускаться в знакомство он не собирался, да еще здесь, в лагерной тюрьме. Гестаповцы в два счета могут подсунуть провокатора, сразу продаст вместе с потрохами, только уши стоит развесить да язык развязать. Вон ребята на прошлой неделе провокатора изловили в сорок восьмом блоке. С виду тот был узник как узник: изморен, просто доходяга, избит…
— Что молчишь? — опять спросил незнакомец. — Не бойся — не съем.
— Да я не боюсь, — выдавил Блоха.
— Смелый ты. А за что сюда попался-то?
«Ну нет, — про себя усмехнулся Петька, — не на того нарвался». И он в свою очередь спросил:
— А ты за что?
— Да ты не бойся, — рассмеялся незнакомец, — я не шпион какой — нибудь, не продам.
— На лбу ни у кого не написано, — сказал Петька, потирая больное место.
— Верно говоришь, мальчик, — ничуть не обиделся человек. — Ты мне начинаешь нравиться. Посмотри, написано ли у меня на лбу, что скоро меня убьют.
Петька испуганно посмотрел на незнакомца, который произнес эти страшные слова спокойно, словно говорил о чем-нибудь обыкновенном.
— Да, дорогой, меня скоро не будет. Повесят или расстреляют, или укол сделают… Что — нибудь подберут.
Петька гадал, какой национальности был незнакомец, грузин или армянин. В общем, кавказец. Черноволосый, крепкий, высокий ростом. Лицо смуглое, волевое. Когда говорил, глаза его из полутьмы поблескивали дерзким огнем.
Узник сказал, что он из Азербайджана, где ему уже наверняка не удастся побывать. Настоящее имя его Акпер Агаев, но в лагере он известен как Иван Спорт.
Акпер рассказал Петьке, почему попал в тюрьму.
— Все началось вот с этого, — сказал он и расстегнул арестантскую куртку. Петька увидел обыкновенный армейский ремень с медной пряжкой, на которой была пятиконечная звезда. Пряжка, старательно начищенная, так и сияла.
— Этот ремень, — продолжал Акпер, — я тщательно прятал от эсэсовцев. Когда попал в лагерь, в вещевой камере у меня все отобрали. Но я упросил работавшего там Костю Руденко вернуть мне ремень и твердо решил не расставаться с ним, потому что когда он на мне — солдатом себя чувствую. Вот так, мой дорогой.
Но как-то я неосторожно распахнул куртку, и ремень заметил эсэсовец. Это было не здесь, а в лагере Шверта, я там на кухне работал. Эсэсовец потребовал сдать ему ремень. Понимаешь, чего захотел. Я сказал: не отдам. Он бросился отнимать. Я оказался сильнее его, да еще злость прибавила силы. Схватил я этого шакала, приподнял — и бросил в котел с кипящей кашей. Он и рта разинуть не успел, только начищенные сапоги торчат кверху. Я тогда поскорее закрыл крышку и запер котел.
У Петьки мурашки побежали по спине. Вот это смелость! Надо же сделать такое! Только вот каши жалко, целый котел…
И Петька насчет каши сказал Акперу.
— Да, каши жалко, — проглотил слюну узник. — Надо бы его просто задушить руками. Ребятам в тот день каши меньше досталось, жаль ребят, они и так голодные, а тут я с этим эсэсовцем. Вот так, дорогой, я здесь и очутился. — Акпер сверкнул глазами. — Жалею, что только одного прикончил, надо бы десяточек за собой в могилу увести.
Акпер прошелся по камере, заглянул зачем-то под стол, потрогал его. Потом подошел к койке и тоже ее потрогал, будто бы испытывал прочность. Повернулся к Петьке:
— Слушай, дорогой, нет ли у тебя чего — нибудь такого… — Он сжал кулак, будто держа нож.
У Петьки в кармане давно уже болталась металлическая ручка от сломанного шомпола. Он протянул ее узнику, не понимая, чего тот хочет делать.
— Сойдет вот это?
— Ну-ка… Ничего, сойдет, — и Акпер положил ручку в карман.
— А зачем она тебе? — поинтересовался Петька.
— Нужно. Скоро узнаешь. А вот ты мне так и не рассказал, за что тебя сюда упрятали.
«Говорить или нет? — подумал Петька. — На провокатора он не похож, можно довериться… Нет, подожду».
— Я убежал с работы, — придумал Петька. — «Зеленый» поймал.
— Где ты работал?
— В каменоломне. По-немецки штайнбрух называется.
— Молодец, если убежал. А вот за то что поймали — не очень молодец.
— Акпер, а ты комсомолец или партийный?
— В партию вступить не успел. Комсомолец. Так и умру комсомольцем. А ты, конечно, пионер?
— Пионер.
В это время заскрежетали запоры. Дверь открылась. В коридоре стояли три эсэсовца, один офицер и два солдата.
— Большой, иди сюда, — кивнул офицер.
Акпер решительно шагнул к двери, крепко сжимая в кулаке ручку от шомпола. Переступив порог, он коротко и энергично взмахнул рукой, и офицер упал как подкошенный. Удар по голове был молниеносным. Акпер успел ударить еще солдата, но тот вовремя уклонился, и ручка от шомпола задела только его левую щеку. Второй солдат нажал спусковой крючок автомата. Длинная очередь — и Акпер рухнул на труп сраженного им врага.
Все это произошло так быстро, что Петька, как говорится, не успел и глазом моргнуть. Это было похоже на вспышку молнии. В темном небе огненная линия прочертила ярчайший след и потухла. И Петька сейчас жалел, что не рассказал о тайне герою. Наверное, тот похвалил бы его.
Дверь камеры захлопнулась. Петька остался один. Совсем стемнело. Он лег на жидкий, отвратительно пахнущий матрац. Если бы сейчас сразу заснуть… А перед глазами Петьки все еще стояла эта сцена. Он видел волевое, решительное лицо Акпера с черными, сверкающими глазами. В ушах слышался треск автоматной очереди…
Петька впал в полузабытье. Ему показалось, что камера вдруг стала большой, и уже совсем не камера, а какой-то уютный дом. О чем-то тихо разговаривают ласковые женские голоса. Петька все силился разобрать, о чем женщины разговаривают, но так и не мог. Кажется, они готовили завтрак, потому что позвякивала посуда. До Петьки доносились вкусные запахи. Он сделал усилие, приподнялся. Нет, камера все та же, ничего не изменилось. Только на потолке тускло светился плафон, эсэсовцы зажигали в камере свет, когда им было нужно.
Петька снова забылся. Опять в его мозгу стали появляться видения. Закачалась и исчезла одна из стен камеры, и будто бы Петька уже у моря. Даже чувствует ветерок. Море, море! Тебя нельзя забыть. Ловля рыбы, варка ухи в старом, заржавленном котелке, смелые набеги на «неприятеля» — чужих мальчишек, не детдомовских. Петька командовал «эскадрой», состоявшей из двух старых рыбацких лодок.
Однажды отважный капитан вывел свою «эскадру» в море и так увлекся походом, что попал в густой туман. Берег скрылся из виду. «Эскадра» потеряла ориентировку. Петька стал всех успокаивать: в походе, мол, всякое бывает, выплывем куда — нибудь. Галя Носова, которую Петька впервые взял в поход, заплакала.
Сидит, а слезы на дно лодки льются, хоть вычерпывай. Так и проревела до тех пор, пока их не разыскал сторожевой катер.
Где-то теперь Галка? Петька к девчонкам относился безразлично, даже равнодушно: и плаксы, и слабенькие такие.
Обижать он их не обижал, но и внимания никакого не оказывал. И никого из них он не вспоминал, только вот одну Галку разве…
