каких-нибудь пять километров. Как ехали - на поезде или на автобусе, это не имеет значения. Но уже в пути никто их не именовал сухо официально, как в городе, - гражданами, а все звали рыбачками. Кто с презрительной ухмылкой, кто ласково и понимающе, а кто просто и без затей: раз рыбачок, значит, так его и звать.
Они идут проселочной дорогой. И все равно, грязь ли по щиколотку или пыль, или, если зима, снег скрипит под валенками, - над ними бесконечно большое небо, впереди далекая линия горизонта, а на душе легко.
Так легко, что не чувствуются годы, не сказываются вросшие в тело скучные привычки. Будто вернулась молодость с широкой размашистой походкой и громким голосом и с веселым смехом.
- Эй, Вась-Карась! (в городе его зовут Василий Васильевич). И тут для смеха совсем не нужно новой кинокомедии и не требуется острот испытанного конферансье. Достаточно одному потерять варежку, а другому ее найти; вполне хватает, если кто-нибудь речку Сестру окрестит Снохой. Такого «крестного» немедленно начнут дразнить снохачом.
И вот тут-то появляются прозвища, как у мальчишек-перво- классников, и Николай Дмитриевич Чижов становится Чижиком, Медведев - Мишкой, а дородный Марьин - Манюней. А поскольку вместо инженера Чижова идет по дороге Чижик, то Чижику вполне к лицу выкинуть какое-нибудь коленце.
Удивительно хорошо шагать вот так эти пять километров полем, лесом и знать, что впереди самое главное и заманчивое - река. Сестра или Сноха, в общем все равно, для рыбачков - горячая родня.
Можно не любоваться природой и не произносить восторженно:
- Ах, до чего хороши эти юные березки, с листиками, словно покрытыми лаком!
Нет, можно молча взглянуть на березку, которая по-весеннему, по-детски стоит еще почти нагишом, и, больше не думая о ней, почувствовать, как на весь день в душе затеплилась радость.
И их ничуть не огорчит то обстоятельство, что на самом лучшем месте, к которому стремились, летели пять километров, сейчас строится колхозная гидроэлектростанция.
- Ты скажи! Разбогатели, значит, такие-этакие! А ведь колхозишко-то был неважный. Ну-ну. А если вверх податься? Близко? Километра три? Это - раз плюнуть!
Совсем не плохо идти на новое незнакомое место. И никакого разочарования от того, что утрачено старое, проверенное. Может быть, на новом-то - самый клев?
Вполне возможно, что, пройдя три километра, они найдут, что это не то, к чему стремились. Ну что ж, еще один-два километра - и они непременно найдут то самое: тихую заводь, пологий берег и на воде всплески, круги…
Можно, пока еще впереди эти два-три-пять километров, от полноты души спеть во весь голос, на все поле. Кто умеет. А кто не умеет, тому тоже петь не заказано. У себя на Калужской улице петь нельзя, там ты гражданин: академик, инженер, бухгалтер, слесарь, хирург, и сам понимаешь правила уличного поведения, и даже служишь примером для других. А тут ты -.рыбачок, простая душа, и сам понимаешь: кто встретится - не осудит: человек поет оттого, что ему приятно живется.
Нет, никто из четверых не посетует, что им неприятно или плохо живется в городе. Все в порядке: и работа и домашний очаг. Но поется только здесь, на вольном ветру, на полевом просторе.
Идут четверо совсем молодых ребят - Чижик, Мишка,,Манюня и Вась-Карась и радуются, когда можно перелезть через овраг вместо того, чтоб обходить его стороной, когда предстоит вскарабкаться на холм или перемахнуть через забор.
Они делятся мотылем, а иногда и уловом, хотя это в общем-то и не принято. Но Вась-Карась знает петушиное слово, и к нему рыба идет сама, бесперебойно. А он как раз мог бы возвратиться домой и без рыбы, с него не спросится. У другого же и не клюет как на беду, а дома его, вот именно, заклюют. Как же не поделиться, не выручить друга?
Они дружат.
Когда мужчины в выходной день собираются за преферансом, они - игроки, партнеры, но вряд ли закадычные друзья. Когда сходятся за выпивкой, они - собутыльники, и не так уж устойчива дружба на этой жидкой основе.
А вот на охоте, на рыбалке, в альпинистском походе, на теннисном корте, на гаревой дорожке - друг, одинаково думающий и чувствующий, горячо любящий природу, родную землю, - такой друг непременно найдется.
«А то они не выпивают, на рыбалке-то!»
Этот вопрос, наверное, задает кто-нибудь из строгих жен.
Бывает. Но, будем справедливы, - при чем тут рыбалка? Если человеку захочется выпить, - он выпьет и в бане. И до мытья, и после. Скажет жене, что идет в парикмахерскую постричься, и - тоже выпьет. А потом будет уверять, что это такой запах у одеколона «Шипр».
И когда шутник-художник рисует «клюнувшего» рыбака рядом с опорожненной бутылкой и пустым ведерком, то почему, беспристрастности ради, не изобразить «клюнувшего» художника перед пустым полотном; и в таком же положении писателя перед белым листом бумаги; и архитектора, у которого чертеж здания пошел, по выражению кукольных персонажей театра Образцова, «сикось- накось»? Разве это будет похоже на архитектора и художника?
Нет, будет непохоже.
И на рыболова тоже непохоже. Возвратившийся домой пьяный рыболов - это редкость. Но крепко отруганный по возвращении - обычное явление.
Впрочем, может быть, некоторые и сами виноваты. Жене рыболова тоже ведь хочется и отдохнуть, и развлечься. Но…
Но тут, товарищи, все уже сами не маленькие и все должны знать, как обращаться со своим домашним очагом, чтоб он не чадил и давал необходимое для жизни количество тепла.
Я только хотела сказать рыбацким женам и матерям: не лишайте тепла ваших промокших рыболовов, вернувшихся домой. Они принесли с собой запах реки и поля, в глазах немножко большого неба, а в душе - солнечного зайчика. Не выпускайте на этого зайчишку сердитую гончую своего дурного настроения. (Хотя это уже из области охоты, а не рыбной ловли.)
Найдите несколько добрых слов для рыболова, и он вам отплатит сторицей. А к тому же расскажет вам свой самый занимательный, самый свежий рыбацкий рассказ.
‹№ 8, 1958)
Юрий Казаков
Тихое утро
Еще только-только прокричали сонные петухи, еще темно было в избе, мать не доила корову и пастух не выгонял стадо в луга, когда проснулся Яшка. Он сел на постели, долго таращил глаза на голубоватые потные окошки, на смутно белеющую печь…
Сладок предрассветный сон, и голова валится на подушку, и глаза слипаются, но Яшка переборол себя, спотыкаясь, цепляясь за лавки и стулья, стал бродить по избе, разыскивая старые штаны и рубаху.
Поев молока с хлебом, Яшка взял в сенях удочки, вышел на крыльцо. Деревня, будто большим пуховым одеялом, укрыта туманом. Ближние дома еще видны, дальние - едва проглядывают темными пятнами, а еще дальше, к реке, уже ничего не видно, и, кажется, никогда не было на свете ни ветряка на горке, ни пожарной каланчи, ни школы, ни леса на горизонте… Все исчезло, скрылось сейчас, и центром маленького видимого мира оказалась Яшкина изба.
Кто-то проснулся раньше Яшки, стучит возле кузницы молотком. Чистые металлические звуки, прорываясь сквозь туман, долетают до большого амбара, отдаются слабым эхом. Кажется, стучат двое: один погромче, другой потише.
