заговорила ровным, спокойным голосом:
— Верни ему эти рисунки, ладно? Ты же знаешь, что он хочет отдать их братьям.
Калум поковырял ногтем древнюю, насквозь прогнившую планку дверной рамы.
— К чему? Джимми все равно не сможет их продать. Стоит ему обратиться в какой-нибудь художественный салон или пойти на аукцион, как таможня сразу же поднимет страшный шум.
— Стало быть, Джимми и в самом деле провез их в Англию нелегально?
Калум неопределенно пожал плечами и ничего не сказал.
— Так это ты привез рисунки в Англию? — догадалась Одетта.
— Да, это я привез их в Англию. Из Мпона, — сказал Калум, выпячивая нижнюю челюсть. Казалось, он немало гордился этим обстоятельством.
— А как они оказались в Африке, скажи на милость? — спросила Одетта и свистнула, подзывая Уинни.
— Ага! Джимми, стало быть, ничего тебе об этом не сказал? — Калум прислонился к двери и некоторое время смотрел на Одетту в упор. — Что ж, тогда я скажу: отец не хотел, чтобы Джимми после его смерти платил налог на наследство. Поэтому он написал на обратной стороне рисунков письмо, по всем правилам эти листочки сложил, запечатал в конверт, наклеил марку и отослал в Африку. Это непреложный факт, хотя не уверен, что каракули на обороте увеличили ценность рисунков. — Тут Калум ухмыльнулся. — Знала бы ты, что папаша написал на обратной стороне. Чрезвычайно пикантное получилось письмишко…
— Он не стал бы отдавать тебе письмо отца, — покачала головой Одетта, вспомнив, какое значение придавал Джимми переписке с Сильвианом-старшим.
— Флорри на этом настояла, — прошипел Калум. — А Джимми делал все, что она ему говорила.
— Но все же: где теперь рисунки? У тебя?
Калум снова стал ковырять ногтем дверную филенку. Казалось, в эту минуту ничего интереснее этого процесса для него не существовало.
— Я их продал, — наконец сказал он.
— Но ты только что сказал, что таможня…
— Неужели ты думаешь, что я поперся с ними на аукцион Кристи? — с удивлением посмотрел на нее Калум. — Да ничего подобного. Я попросил Дэнни свести меня с нужным человеком. Рассчитывал, что он заплатит мне налом. Согласись, наличность в сейфе все-таки лучше, чем рисунки, которые нельзя выпустить на открытый рынок?
По-видимому, Калум все-таки испытывал по поводу этой сделки чувство вины, поскольку опустил голову и старался в глаза Одетте не смотреть.
— Я должен был их продать — тогда мои дела находились в отчаянном состоянии. Джимми, должно быть, полагал, что я продам их какому-нибудь набитому деньгами богачу, повернутому на почве коллекционирования предметов искусства. — Тут Калум не выдержал и усмехнулся. — Желательно иностранцу, который не сможет прочитать то, что написано на обороте. Но он не учел того, что украденные или нелегально ввезенные в страну предметы искусства поступают исключительно на черный рынок, где их приобретают преступники.
Ну так вот: Дэнни свел меня с парнем по кличке Нож. Тот отстегнул мне крупную сумму наличными, а сам положил рисунки в портфельчик и отбыл в Колумбию с намерением обменять их на двадцать килограммов лучшего в мире кокаина. Таким образом мой бизнес был спасен. — Тут Калум задумчиво потер подбородок и добавил: — Тут, правда, неувязочка одна вышла…
— Какая же? Джимми потребовал вернуть ему деньги?
— Если бы только это… До меня дошли неприятные слухи. Говорят, Нож в определенных кругах жаловался на то, что ему никак не удается сбыть с рук рисунки с написанным на обратной стороне дурацким текстом. Никогда бы не подумал, что гангстеры такие снобы…
— Боже мой! — воскликнула Одетта, приложив ладони к щекам. — И после этого ты еще говоришь, что я представляю жизнь как нашпигованный интригами сериал? По-моему, это твой рассказ смахивает на сюжет гангстерского фильма.
— А ты знаешь, почему этот самый Нож до сих пор не перерезал мне горло? — с мрачной усмешкой поинтересовался Калум. — Благодаря твоим стараниям, сестричка.
— Не поняла… — сказала Одетта, глядя на него с недоумением.
— Его отпугнула та самая телекомпания, которая с твоей подачи следит теперь за каждым моим шагом. — Калум невесело рассмеялся и потер себе лоб. — Ну не хочет Нож становиться героем сериала о Фермонсо-холле — что ты с ним поделаешь? Полицейские, похоже, и так с него глаз не спускают, только у них с доказухой слабовато, а тут, случись что, доказательства им, можно сказать, на блюдечке принесут — вернее, на видеопленке.
— Но почему ты сам не обратился в полицию? — Одетта была настолько ошарашена рассказом Калума, что ей и в голову не пришло спросить, как он узнал о ее интригах.
— Не будь наивной, Одетта! — прорычал он. — Тогда меня тоже привлекут. За отмывание денег.
— А как же Джимми? Ты втянул его в эту авантюру, но что он получит взамен?
— Я предложил Джимми десять процентов в своем предприятии. Когда «Дворец чревоугодия» начнет функционировать, его братья будут просто купаться в деньгах.
— А он начнет функционировать? — спросила Одетта, пристально глядя в глаза Калуму. — Насколько я знаю, инвестиции превысили все мыслимые пределы, отдачи — никакой, сроки строительства срываются, инвесторы в панике. Другими словами, Калум, твои дела плохи, очень плохи. Как же ты будешь расплачиваться с Джимми? Или поступишь с ним, как со мной — то есть, попросту говоря, пошлешь его к черту? А ведь он не только спас твой бизнес, передав тебе рисунки. Он, между прочим, спас твою жизнь…
— Он тебе и об этом рассказал?! — взревел Калум, сжимая кулаки. — А ведь дал клятву, что будет молчать! Видно, он меня так и не простил, хотя и уверял в обратном. Проклятый лжец!
Одетта ничего не понимала. Казалось бы, Джимми рассказал ей все. Но что в таком случае он должен был простить? Какую вину? Она всмотрелась в лицо Калума. Глаза у него сверкали, руки тряслись. Он был ужасен и походил на маньяка, готового в любую минуту пролить кровь.
Впрочем, когда Калум заговорил снова, в его голосе не было истерики. Наоборот, в нем отзывалось ледяное спокойствие.
— Что конкретно он тебе рассказал о том случае в Африке?
Одетта откашлялась.
— Ну, он сказал, что нашел тебя в буше в состоянии нервного припадка, привел к себе, а потом, когда Флоренс немного тебя успокоила, предложил отправляться в свое бунгало. Ночью они с Флоренс пошли к тебе, чтобы проведать, а когда вошли, увидели, что ты висишь в петле. Джимми перерезал веревку и вынул тебя из петли. Другими словами, он тебя спас.
— Джимми тебе солгал.
— Джимми не стал бы так лгать. Это не в его стиле.
— Все зависит от точки зрения. Я действительно бродил тогда по саванне, но вовсе не для того, чтобы предложить себя в качестве поживы диким кошкам. До поездки в Африку я слишком много работал, мне было необходимо встряхнуться, ощутить опасность, чтобы вновь почувствовать себя полноценной личностью. Джимми, конечно, ни черта не понял, схватил меня за шиворот и потащил в усадьбу, обзывая по пути дерьмом, слабаком и жалким человечишкой.
Пока он говорил, Одетта не сводила с его лица глаз и неожиданно для себя пришла к выводу, что верит каждому его слову.
— Значит, вешаться ты не пытался?
— Привязав веревку к потолочной балке? Еще как пытался. Даже, можно сказать, повесился и наверняка бы умер, если бы Джимми не вынул меня тогда из петли. Когда я пришел в себя и понял, что он меня спас, то до крайности удивился. Я-то знал, что заслуживаю смерти. — Калум обнял Одетту за шею, приблизил губы к ее уху и прошептал: — Да, я ужасно перед ним провинился. В ту ночь я переспал с его разлюбезной Флорри.
— Нет! — воскликнула Одетта, стряхивая с себя его руку и отодвигаясь. — Этого не может быть.
