Хорошо, что он не пришел раньше, в наше отсутствие, а то от оставленного багажа мало что уцелело бы.
Утром 6-го приехал Журавлев и привез оставленные у Октябрьского мыса 80 банок пеммикана. По дороге его хватила пурга, а сейчас из-за пасмурной погоды нашу палатку он еле нашел. У нас же пурги за все время не было ни разу.
Пока Журавлев отсыпался с дороги, я с Ушаковым съездили на осмотр ледников у мыса Ворошилова. Язык одного из них на северном склоне сливается незаметно с морским льдом пролива Красной армии. Трещин, свидетельствующих о движении, нигде не видно. Очевидно, язык мертвый. Мы поднимаемся наверх острова к ледниковому куполу. Подъем довольно полог, лед всюду плотный, а трещин нет нигде, так что движение безопасно. Высота купола над уровнем моря оказалась около 600 метров.
Взяв полный месячный запас пеммикана собакам и мясные консервы со склада, 8 мая тронулись в путь на север. Медвежью шкуру, рюкзак с образцами горных пород, которых уже набралось порядочно, а также несколько банок мясных консервов и пеммикана сложили наверху острова, завалив камнями, причем шкуру, которую медведям легче найти по запаху, положили отдельно.
В следующий маршрут Журавлев поедет нас провожать до мыса Берга, вернется домой через пролив Красной армии и тогда захватит оставленное.
Остров Комсомолец у выхода пролива образует также скалистый мыс Первомайский, но менее высокий и эффектный, чем мыс Ворошилова. Ледниковый щит здесь гораздо массивнее и обширнее. Скалистые обрывы почти всюду погребены под ледяными массами, выступая лишь кое-где отдельными несвязанными друг с другом островами-нунатаками. Километроз через 17 и они кончились. Теперь сплошной ледниковый покров слагает всю внутреннюю и береговую часть острова, перекрывая землю целиком. К морю ледник спускается или отлого, незаметно сливаясь с морским льдом, или образует обрывистую стену в 2–5, редко более метров высоты.
По мере продвижения к северу количество айсбергов начало увеличиваться, но все же, лавируя между ними, ехать по морскому льду пока возможно. Ледяные горы имеют столовую форму нередко до 100–200 м в поперечнике и высоту в подводной части 5–6 метров. Следовательно общая их высота достигает 30–50 м в зависимости от плотности льда и формы основания.
Лагерем стали у подножия высокой ледниковой столовой горы, наклонившейся на бок из-за неравномерного таяния. Высота ее оказалась равной 24,3 метра. Это одна из наиболее крупных гор, встреченных нами.
Яркое солнце уже основательно греет. Пользуясь этим, вывернули и вывесили на солнце спальные мешки и обувь для просушки. В палатке, благодаря нагреванию солнцем, тепло даже без примуса. Если бы полотно было окрашено в черный цвет, температура внутри, вероятно, была бы значительно выше нуля градусов.
Взобравшись на верх ледяной горы, осмотрели лежащий перед нами путь. Количество айсбергов к северу еще увеличивается. Они образуют густые скопления, между которыми остаются лишь сравнительно узкие проходы. Дорога здесь будет, видимо, очень тяжелой, судя по опыту поездки в марте по проливу Красной армии. Вероятно здесь встретится и глубокий рыхлый снег, и вода. Поверхность же самого ледника отсюда кажется более симпатичной. Она блестит на солнце, как полированная, а трещин в бинокль не заметно нигде. Решили поэтому следующий переход сделать по краю ледникового щита.
Поднявшись на другой день на его поверхность, поехали вдоль края на север. Километров пять все обстояло более или менее благополучно. Потом поперек пути стали попадаться трещины, пока еще незначительные, 10–30 см шириною, большею частью замаскированные снегом. Дальше дело пошло хуже. И количество и размеры трещин начали увеличиваться. Километра через два под передними санями снег с шумом ухнул, открыв зияющую пропасть уже метра полтора шириной. К счастью, собаки успели ее проскочить, и снежный мост обрушился под задком саней. Пошли вперед на разведку пешком, осторожно ощупывая перед собою дорогу палками. Картина оказалась неутешительной: трещин становилось больше, ширина их увеличивалась, и все они шли или поперек, или наискосок нашего пути. Очевидно ехать дальше нельзя. Придется вернуться обратно и попытаться пробраться морем.
Вернулись и стали лагерем на старом месте у подножия знакомого айсберга.
В довершение неприятностей заболел Журавлев. Оказывается, он очень подвержен снежной слепоте, и сейчас глаза у него почти ничего не видят. Конечно, ему следовало бы быть осторожным и носить в весеннее время постоянно темные очки, но делать это он очень не любит. Очки — баловство, полагает он, от них глаза еще хуже портятся и, кроме того, плохо видно и трудно из-за этого ориентироваться. Когда Журавлев возвращался с пеммиканом от Октябрьского мыса, была как раз пасмурная погода с рассеянным, наиболее вредным для глаз светом. Из-за плохой видимости он тогда ехал без очков и уже в то время повредил себе зрение. Сейчас у него началось острое воспаление — конъюнктивит. Лежит в палатке с завязанными глазами, стонет, клянет все на чем свет стоит, но лечиться не хочет принципиально, хотя лекарства есть. Приходится сидеть и ждать.
Интересно, что из нас троих не болел глазами лишь я, хотя почти никогда не носил цветных очков, которые мешали при рассматривании образцов горных пород, искажая истинные цвета. Ушаков же заболел лишь раз, и то в очень слабой степени. Вероятно, это находится в связи с остротой зрения. Я очень близорук, Ушаков немного, а Журавлев видит превосходно. Кроме того, и у Ушакова и у меня глаза темные, а у Журавлева голубые и он блондин. А подмечено, что блондины с голубыми глазами особенно подвержены снежной слепоте.
Ночью проснулся, разбуженный сильным воем ветра и хлопаньем полотна палатки. Оказывается, налетел снежный шторм. Стоим мы на тонком слое снега, не дающем надежной опоры кольям, к которым прикреплено наше жилище. Если ветер еще усилится, палатку сорвет и тогда нам ее не удержать. Унесет, и мы останемся без крова, а это, на таком ветру и морозе, дело не шуточное.
Вылезли с Ушаковым и кое-как ползком, среди визга и воя бури, принялись за крепление. Подтащили нарты, к их копыльям привязали все имевшиеся веревки и, употребив в качестве вспомогательных опор лыжи, хореи и лыжные палки, запеленали крепко кругом наш полотняный домик. Теперь можно было взирать на дальнейшее спокойно.
К утру буря достигла максимума. У палатки, где стена айсберга давала некоторое затишье, скорость ветра по анемометру достигла 20 м в секунду, а за его пределами на открытом месте она была свыше 30 м/сек. Через сутки буря кончилась столь же внезапно, как и началась. Снова тихо и ясно. Продолжаем сидеть. Лечиться Журавлев отказался наотрез, надеясь, что все пройдет само собой. Конечно это верно, пройдет и без лечения, но для этого нужно время, а у нас его не очень-то много.
Наконец на третий день больному стало лучше. Решили ехать, пустив его сзади с завязанными глазами. Собаки от других упряжек не отстанут.
Скопление айсбергов, которого мы так боялись, к счастью оказалось не столь страшным. Под самым ледником нашелся вполне сносный путь, а километра через четыре ледник отошел вглубь острова, обнажив низменный отмелый берег, вдоль которого по многолетнему припаю дорога оказалась отличной.
Такой же характер берега оказался и дальше на север. Кругом обширные илистые и песчаные отмели, между которыми кое-где торчат выброшенные прибоем льдины. Береговая граница изрезана весьма прихотливо и сильно, но из-за покрывающего снега зарисовать все ее изгибы в деталях — дело невозможное. Вероятно летом ее очертания меняются даже от колебания морского уровня вследствие приливов.
На западе на солнце ярко блестит край ледникового купола. Несомненно, его-то и приняла за окончание земли экспедиция Вилькицкого, так как низменного берега, в то время засыпанного снегом и потому сливавшегося с береговым припаем, она подметить, конечно, не могла.
Задерживаемые по временам пургами и пасмурной погодой, к 14 мая мы продвинулись к северу более чем на 100 км, выйдя уже за пределы нанесенной на карте Вилькицкого земли.
Необходимо было определить точнее наше местоположение, что и было сделано на следующий день путем астрономических наблюдений. Оказалось, что мы находимся на широте 81°11?, то есть уже на 18?, или 23 км, севернее ранее предполагавшейся оконечности Северной Земли — мыса Жохова. А она продолжает итти попрежнему на север, как ни в чем не бывало.
