Филипп понял, что отец решил устроить ему небольшую проверку на способность трезво оценивать политическую ситуацию.
— Один союз другому рознь, — уверенно заговорил он. — В случае моего брака с Бланкой или Норой Кастилия оказала бы безусловную поддержку моим притязаниям на галльский престол. Кстати, на моральную поддержку со стороны Альфонсо я могу рассчитывать и сейчас. Но Италия — совсем другое дело. Итальянцы никак не могут оправиться от сокрушительного поражения в войне с галлами двести пятьдесят лет назад и до сих пор относятся к нам с опаской. Римский Сенат неизменно блокирует любые попытки императоров вмешаться во внутренние дела Галлии, и надо сказать, не без веских на то оснований. С тех пор как Карл Великий заявил о своих претензиях на роль всемирного самодержца и наградил себя титулом императора Священной Римской Империи, Германия и Италия находятся в состоянии перманентной войны. Рим немало поспособствовал преждевременному распаду империи Карла, в результате чего возникли королевства Наварра, Арагон, Франция, Хорватия и великое герцогство Австрийское, а также доминион Галлия под римским протекторатом. Образование в начале XIII века самостоятельного Галльского королевства произошло не без содействия Германского Союза, и после этого между Италией и Германией установился довольно шаткий мир, основанный на невмешательстве как той, так и другой стороны в дела своих бывших провинций. А ежели Рим, в случае моего брака с Анной Юлией, окажет мне более осязаемую, чем просто моральную поддержку, в борьбе за галльский престол, германские князья тоже не останутся в стороне и в пику Италии поддержат Людовика Прованского. Ни Римский Сенат, ни император не пойдут на разжигание новой войны с Германией — а вдруг она закончится претворением в жизнь планов Карла Великого о создании Священной Римской Империи.
Герцог удовлетворенно кивнул:
— Ты совершенно прав, Филипп. Прости, что я подверг тебя этому маленькому испытанию, но мне хотелось выяснить, отдаешь ли ты себе отчет в том, на какую зыбку почву становишься, претендуя на галльский престол, и с какой осторожностью тебе следует выбирать союзников. Итак, решено — Маргарита Наваррская.
— Да, отец. Я женюсь на ней.
— Гм... Только не обольщайся раньше времени. Она девица очень вздорная и вполне способна отказать тебе.
— Даже несмотря на галльскую корону, которую я предложу ей вкупе со своей рукой и сердцем?
— Даже несмотря на это. Маргарита властна и честолюбива, этих качеств ей не занимать. Но ее честолюбие не безгранично, как у тебя, оно довольствуется существующими пределами маленькой Наварры. Год назад Хайме Арагонский просил руки Маргариты для своего сына, но она наотрез отказалась, хотя этот брак сулил ей не просто королевскую корону в будущем. При инфантильности принца Педро и его полном равнодушии к государственным делам, Маргарита в один прекрасный день могла бы стать единовластной правительницей Арагона. Однако ее это не прельстило.
— И каков ваш план? — спросил Филипп. — Ведь у вас есть план, не так ли?
— Да, есть. Я напишу дону Александру конфиденциальное письмо, получу от него предварительное согласие на ваш брак (а что он с радостью ухватится за наше предложение, я не сомневаюсь), и мы втайне от принцессы приступим к составлению брачного контракта — три месяца, полагаю, будет достаточно. А в сентябре, на празднествах, начнешь действовать ты. Постарайся очаровать Маргариту, влюби ее в себя. Ведь ты опытный сердцеед, многие женщины говорят, что ты просто неотразим, тут тебе и карты в руки. Будем надеяться, что ты не оплошаешь.
— Будем надеяться, отец, — улыбнулся Филипп той особенной улыбкой, какой он улыбался, предвкушая очередное любовное приключение. Но эта улыбка предназначалась вовсе не далекой Маргарите, а близкой и родной Амелине...
ГЛАВА XIII. АМЕЛИНА
Пир по случаю коронации Филиппа, как, собственно, и все пиры, начался в торжественной и приподнятой обстановке, с напыщенными речами и изысканными здравицами в адрес нового принца Беарнского, а закончился грандиознейшей попойкой. Даже большинство женщин и почти все достопочтенные прелаты, кроме разве что архиепископа Марка и падре Антонио, были изрядно пьяны, не говоря уж о светских вельможах, которые, за редкостным исключением, вроде Филиппа или герцога, давно потеряли счет кубкам выпитого вина.
Всех присутствующих в определенной степени подзадоривал Эрнан де Шатофьер. Он и прежде не отличался умеренностью в еде и выпивке, еще будучи тринадцатилетним подростком мог заткнуть за пояс любого взрослого выпивоху, а по возвращении со Святой Земли и вовсе не знал себе равных. Именно с его подачи, когда веселье было в самом разгаре, речь зашла о похождениях Филиппа в Кастилии. Подавляющему большинству присутствующих эта тема пришлась по вкусу. Юные (и не очень юные) дамы строили обескураженному Филиппу глазки, а молодые (и не только молодые) господа наперебой рассказывали пикантные историйки с выдуманными и, разумеется, особо интригующими подробностями, то и дело бросавшими Филиппа в краску.
В конце концов он решил не обращать внимания на эту болтовню, тем более что ему было не привыкать к подобным сплетням, и в ответ, с такой же наглой откровенностью, с какой смотрели на него некоторые дамы, принялся глазеть на Амелину. Какая все-таки красавица его кузина! Какая у нее приятная молочно- белая кожа, какие роскошные золотистые волосы, какие прекрасные голубые глаза — будто чистые лесные озера в погожий летний день... Филипп вспомнил их встречу в парке, нежные объятия, жаркие поцелуи — и его вновь охватила такая пьянящая истома, что он даже пошатнулся и чуть было не опрокинул свой кубок с вином.
— Ты будто бы и немного выпил, — удивленно прошептал герцог, сидевший рядом с ним во главе стола. — С чего бы... — Тут он осекся, увидев томную поволоку в глазах Амелины, и только грустно усмехнулся, вспоминая свою бурную молодость.
А Симон де Бигор, который поначалу раз за разом одергивал жену, наконец понял всю тщетность своих потуг и стал искать отраду в вине, благо Амелина не забывала следить за тем, чтобы его кубок не пустовал. Симон и оказался первым, кто напился до беспамятства. Пьянствовал он молча, лишь под конец, заплетаясь языком, грозно предупредил Амелину:
— Ты-ы... это... смо... смотри м-мне-э... бе... бе... бес-с-сты-ыжая... — И, как подкошенный, бухнулся ей на руки.
Двое слуг подхватили бесчувственного Симона и вынесли его из банкетного зала. Вместе с ним покинула зал и Амелина, и после ее ухода Филипп откровенно заскучал. Он чувствовал себя вконец уставшим и опустошенным и с большим нетерпением ожидал окончания пира. Однако значительная часть гостей явно собиралась развлекаться до самого рассвета, так что Филиппу, как хозяину и виновнику торжества, пришлось оставаться в зале до тех пор, пока все более или менее трезвые из присутствующих не разошлись спать. Только тогда, в сопровождении Габриеля де Шеверни, он направился в свои покои, подчистую проигнорировав весьма прозрачные намеки некоторых дам, которые были не прочь очутиться в его постели. Филиппу совсем не улыбалось провести ночь с пьяной в стельку женщиной, к тому же сейчас все его помыслы занимала Амелина, и он мог думать только о ней...
Войдя в свою спальню, Филипп с разбегу плюхнулся в кресло и вытянул ноги.
— Черт! Как я устал!..
Габриель опустился перед ним на корточки и снял с его ног башмаки.
— Пожалуй, я пойду ночевать к себе, — произнес он. — Сегодня мое присутствие в ваших покоях было бы нежелательным.
— А? — лениво зевнул Филипп. — Уже подцепил себе барышню?
— Нет, монсеньор, никого я не подцепил. Напротив... Ну-ка, отклонитесь немного. — Он отстегнул золотую пряжку на правом плече Филиппа, скреплявшую его пурпурного цвета плащ.
— Ба! Как это понимать? Напротив — это значит, что тебя кто-то подцепил? А какая, собственно, разница, кто первый проявил инициативу — мужчина или женщина? По мне, все едино.
Габриель отрицательно покачал головой:
— Быть может, я неправильно выразился, монсеньор...
— Черт бы тебя побрал! — раздраженно ругнулся Филипп. — Да что ты заладил, в самом деле: монсеньор, монсеньор! Сейчас мы наедине, так что забудь про титулы. Ты не просто мой дворянин, ты мой друг — такой же, как Эрнан, Гастон и Симон. Даже если на поверку ты окажешься мужеложцем, я все равно буду считать тебя своим другом, ибо ты брат Луизы... Гм. Похоже, я шокировал тебя?
Габриель молча кивнул, расстегивая камзол Филиппа.
— Ну что ж, прошу прощения. Это мне так, к слову пришлось. Понимаешь, я терпеть не могу мужеложцев... — Он передернул плечами. — Брр... Какая мерзость! Мужчина, который пренебрегает женщинами, потому что ему больше по вкусу мужчины — ну, разве может быть что-то противоестественнее, отвратительнее?.. Другое дело женщины, что любят женщин. Я их не одобряю, но и не склонен сурово осуждать. В конце концов, их можно понять — ведь так трудно не любить женщин, особенно красивых женщин. — Филипп весело взглянул на сконфуженного Габриеля. — Впрочем, ладно. Оставим эту тему, чтобы случаем не пострадала твоя добродетель. Объясни-ка лучше, что означает твое «напротив».
— Оно касается вас, — ответил Габриель.
Филипп встрепенулся, мигом позабыв об усталости.
— Меня?! Ты думаешь, Амелина придет?
— Уверен.
— Она тебе что-то сказала?
— Нет. Но она так смотрела на вас...
— Я видел, как она смотрела. — Филипп с вожделением облизнулся. — Но с чего ты взял, что она придет?
— Догадался. Она с таким рвением опаивала господина де Бигора, что на сей счет у меня не осталось ни малейших сомнений.
— Гм, похоже, ты прав, — сказал Филипп, затем, после короткой паузы, виновато произнес: — Бедный Симон!..
— Да, бедный, — согласился Габриель.
— Ты осуждаешь меня? — спросил Филипп. — Только откровенно.
Габриель помолчал, глядя на него, потом ответил:
— Не знаю. Мне не хотелось бы судить вас по моим меркам. А что касается госпожи Амелии, то... В общем, я думаю, что господин де Бигор сам виноват. Он женился на девушке, которая не любила его. Вот я возьму себе в жены только ту, которую полюблю и которая будет любить меня.
Филипп печально вздохнул, вспомнив о Луизе, сестре Габриеля, но в следующий момент оживился в предвкушении встречи с Амелиной, а на его щеках
