— Экие мне патриоты! У дураков, говорят, мысли сходятся.
Симон мигом унял свой смех.
— Ты меня обижаешь, Эрнан.
— Это насчет чего?
— Насчет дураков, разумеется.
— А-а! — протянул Шатофьер, ничуть не удивившись. Зная Симона с детства, он давно привык, что порой тот принимает шутки за чистую монету. — Ты уж прости, дружок, что я лишний раз напомнил о твоем несчастье... Кстати, Филипп, а вот у меня действительно есть причина для обиды. Оказывается, твой будущий тесть пригласил зачинщиком Гамильтона.
— Ну и что? Судя по рассказам, Ричард Гамильтон — добрый рыцарь.
Эрнан состроил презрительную гримасу.
— Да уж, добрый! Много хуже меня. Я должен быть на его месте. Ведь я лучше, я сильнее.
— Не спорю. — (Филипп решил не бередить рану друга и умолчал о том, что поначалу король собирался пригласить седьмым зачинщиком Шатофьера, но, получив письмо от Гамильтона, отдал предпочтение шотландцу.) — Надеюсь, ты не упустишь случая доказать свое превосходство?
— Непременно! Я покажу этому выскочке, где раки зимуют.
— Между прочим, — Филипп достал копию регламента. — Ты можешь записаться еще до жеребьевки — но только начиная с третьего круга.
— Я уже записался, — ответил Эрнан. — Пятнадцатым.
— Не хочешь рисковать?
— Конечно, нет! Ведь когда придет время бросать жребий, незанятыми останутся лишь четырнадцать первых и, возможно, еще несколько последних мест — и на них будут претендовать не менее полусотни рыцарей. А я не хочу, чтобы глупая случайность помешала мне участвовать в турнире. Лучше быть пятнадцатым, чем вообще никаким.
С этими словами Эрнан вновь запустил руку в котомку.
— Ай-ай-ай! — произнес он, вынимая последнюю бутылку. — Осталась единственная и неповторимая.
— Не грусти, — утешил его Филипп и протянул ему свою, полную на две трети. — Вот. С меня достаточно.
— И мою можешь взять, — добавил Симон. — Там осталась почти половина.
Шатофьер одобрительно хмыкнул:
— Вот и ладушки. Вы, ребята, настоящие друзья... Ну что ж, коль скоро у меня есть что пить, я побуду здесь до приезда императора. Передайте Жакомо...
— Это излишне. Август Юлий изменил свои планы. Он прибывает завтра утром.
— Ах, так! Тем лучше. Тогда я чуток сосну в твоем шатре, не возражаешь?
— О чем речь! Спи, сколько влезет.
— Так я и сделаю, спешить-то мне некуда. Во дворце меня никакая барышня не ждет... Кстати, о барышнях. Слыхал я, что ты остался с носом. Это правда?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, я о той смазливой девчушке, сестре Монтини, — Эрнан лукаво прищурился. — Говорят, ты положил на нее глаз, но она отвергла твои домогательства и предпочла Габриеля. Прошлой ночью у них уже состоялось свидание.
— Ба! — изумился Филипп. — Говорят? Кто?
— Спроси у Симона. Это он рассказал.
Филипп повернулся к Симону:
— А ты откуда знаешь?
Тот почему-то смутился.
— Я... ну, я сам видел, как Габриель выходил из ее комнаты.
— Ага, понятно. Ты разговаривал с ним?
— Да.
— И он не просил тебя держать язык за зубами?
— Ну... собственно... это...
— Все-таки просил?
Симон виновато заморгал.
— Да, просил.
— Ах, ты трепло несчастное! — негодующе рявкнул Эрнан. — Какого тогда дьявола ты разбалтываешь чужие секреты?! К твоему сведению, Филипп, этот пустомеля уже по всему дворцу раззвонил про Габриеля и его барышню.
Филипп укоризненно поглядел на Симона и вдруг улыбнулся.
— Стало быть, ты видел, как Габриель выходил от Матильды? Ладненько. — Тут он ткнул его пальцем в грудь. — Но ты-то что делал на половине фрейлин в это самое время?
— Точно, — подхватил Эрнан. — Воистину: сей вопрос достоен пристальнейшего изучения!
Симон покраснел, как вареный рак, и, запинаясь, пробормотал:
— Я?.. Я просто... просто так...
— Ой, не заливай! — отмахнулся Шатофьер. — Если тебе удается водить за нос Амелину, и она искренне убеждена в твоей верности, то со мной этот номер не пройдет. Думаешь, я не знаю про дочь лурдского лесничего?
— А? — Филипп озадаченно взглянул на внезапно скисшего Симона, затем вопрошающе посмотрел на Эрнана: — О чем ты говоришь, дружище? Причем здесь дочь лурдского лесничего?
— А при том, что у этой самой дочери есть три дочурки, чертовски похожие на верного супруга госпожи д’Альбре де Бигор.
— Да ты шутишь! — воскликнул ошарашенный Филипп.
— Нет, клянусь хвостом Вельзевула. Он путается с нею с тринадцати лет, а старший их ребенок родился за полгода до его женитьбы на Амелине.
— Черти полосатые! Симон, это правда?
Симон и не шелохнулся, как будто вовсе не расслышал вопроса. Ссутулив плечи и опустив глаза, он был похож на пойманного с поличным преступника, который прекрасно понимал, что выкручиваться бесполезно.
Филипп вновь обратился к Эрнану:
— Но как же так? Почему я не знал?
— Да потому, что никто не знал... Гм, почти никто — за исключением лесничего, нескольких слуг, держащих свои языки на привязи, и матери Симона.
— Его матери?!
— Ну, да. Она-то и подыскала для милки своего сына покладистого мужа, который постоянно находится в разъездах и не задает лишних вопросов насчет того, откуда у его жены берутся дети. Надобно сказать, что наш Симон, хоть и простоват с виду, но хитрец еще тот. Он так ловко обставлял свои амуры с той девицей, что даже его товарищи, с которыми он отправлялся якобы на охоту, ничего не подозревали. Я и сам проведал об этом лишь недавно.
— Как? От кого?
— Э, нет. Позволь мне не открывать своих источников информации. — Эрнан вздохнул. — Впрочем, зря я тебе рассказал. Теперь у вас с Амелиной появился повод наплевать на свое обещание и возобновить шуры-муры.
Филипп энергично затряс головой, словно прогоняя жуткое наваждение.
— Нет, это уму непостижимо... Я не могу поверить!.. Симон, ты... ты... Ведь ты был для меня идеалом... идеалом супружеской верности. Я всегда восхищался твоей преданностью Амелине и... даже завидовал тебе — что ты способен так любить... А теперь... Нет! Я вернусь во дворец. Мне надо переварить это... привыкнуть... осознать... смириться... — И он, как ошпаренный, вылетел из шатра.
Вскоре послышался стук копыт уносящейся прочь лошади. А Шатофьер повернулся к Симону и назидательно произнес:
— Вот так рушатся идеалы!
— Жирный боров! — пробормотал Симон, бесцельно блуждая взглядом по шатру. — Зачем ты рассказал Филиппу?
— И вовсе я не жирный, — возразил Эрнан. — Я большой и могучий, это во-первых. А во-вторых, поделом тебе. Поменьше надо трепаться о чужих прегрешениях, коль у самого рыльце в пуху. И потом, меня до жути раздражает твое постоянное лицемерие. Строишь из себя святошу, житья не даешь Амелине, все упрекаешь ее...
— Ведь я люблю Амелину! Я так ее люблю...
— А зачем тогда водишься с той девицей?
— Ну... Это так... несерьезно...
— Разве? И трое детей — тоже несерьезно? Какой же ты еще мальчишка, Симон! Вот когда повзрослеешь... гм, если, конечно, повзрослеешь когда- нибудь... — Эрнан растянулся на подстилке и широко зевнул. — Да ладно, что с тобой говорить! Лучше я чуточку вздремну, а ты, малыш, ступай себе с Богом...
Едва Симон вышел из шатра, как за его спиной раздался громкий храп. Несмотря на скверное настроение, он все же не удержался от смеха:
— Да уж, нечего сказать, чуточку вздремнул...
ГЛАВА XXXII. ЖУТКИЙ СОН ШАТОФЬЕРА
