— Здорово я сыграл на вашей деликатности, не правда ли? — лукаво улыбаясь, сказал он. — Между прочим, вы знаете, как называет вас Маргарита? Стыдливой до неприличия, вот как. И она совершенно права. Порой вы со своей неуместной стеснительностью сами ставите себя в неловкое положение. Это ваше уязвимое место, и я буду не я, если не найду здесь какой-нибудь лазейки в вашу спальню. Как раз сейчас я думаю над тем, в чем бы таком
— Прекратите, бесстыжий! — негодующе перебила его Бланка. — Немедленно прекратите!
В это самое мгновение в голове у Филиппа что-то щелкнуло — видимо, начало действовать выпитое в брачных покоях вино, — и она закружилась вдвое быстрее. И, естественно, вдвое быстрее он замолотил языком:
— Но почему «прекратите»? Нельзя ли покороче: «прекрати»? Что ты в самом деле — все выкаешь да выкаешь? Ладно еще когда мы на людях, но с глазу на глаз... Черт возьми! Как-никак, ты моя троюродная сестричка. Даже больше, чем троюродная, почти двоюродная — ведь мой дед и твоя бабка были двойняшки. Близнецы к тому же. Ну, доставь мне удовольствие, милочка, называй меня на ты.
Бланка невольно улыбнулась. Эта песенка была ей хорошо знакома. Всякий раз подвыпивши, Филипп настойчиво начинал выяснять у нее, что же мешает им быть на ты.
— Нет, — решительно покачала она головой. — Ничего у вас не выйдет.
— Ваше высочество считает меня недостойным? — едко осведомился Филипп. — Ну да, как же! Ведь вы, сударыня, дочь и сестра кастильских королей, а я — всего лишь внук короля Галлии. Мой род, конечно, не столь знатен, как ваш, а мой предок Карл Бастард, как это явствует из его прозвища, был незаконнорожденным... Ха! Черти полосатые! Он же и ваш предок! Значит, мы оба принадлежим к одному сонмищу ублюдков...
— Филипп!..
— Мы с тобой одной веревкой связаны, дорогая, — продолжал он, все больше возбуждаясь. — Мы просто обязаны быть на ты. И никаких возражений я не принимаю.
— Ну, а потом вы потребуете, чтобы мы... сблизились, не так ли? Дескать, коль скоро мы с вами на ты, то и наши отношения, как вы поговариваете, должны быть «на надлежащем уровне».
Филипп хлопнул себя по лбу.
— Ага! Так вот что вас волнует! Ну, если на то пошло, мы можем сначала сблизиться.
Он одним прыжком пересел с кресла на диван рядышком с Бланкой, как бы нечаянно обнял ее за талию и привлек к себе.
— Что вы делаете, нахал! — воскликнула она, изворачиваясь. — Что вы...
— Как это что? Иду на сближение, — с невозмутимым видом пояснил Филипп, однако глаза его лихорадочно блестели. Он отбросил с ее лба непокорную прядь волос и запечатлел на нем нежный поцелуй. — Вот мы и сблизились... Гм. По крайней мере, частично.
— Свинья! Наглец!
— А вы невежа.
— Да неужели?!
— А разве нет? За кем, свет души моей, я ухаживаю последние три недели? Ясное дело, за вами. И что в ответ? Меня не замечают! Ради кого я отослал господина де Монтини в Рим — жаль, что не в Пекин? Разумеется, ради вас...
— Ах! — саркастически произнесла Бланка. — Так, значит, это было сделано для моего блага!
— Вот именно. Он чувствительно мешал нашей любви.
— Так, так, так...
— А вы жутко обиделись на меня.
— Ай-ай-ай! Какая черная неблагодарность с моей стороны! — Она предприняла еще одну, впрочем, безуспешную попытку вырваться из его объятий. — Ведь мне следовало сразу же броситься вам на шею.
Филипп важно закивал с умиротворенным видом пастыря, чей беспутный прихожанин наконец решил взяться за ум.
— Итак, ты осознала свою вину. Что ж, отрадно... Но раскаиваешься ли ты?
— Раскаиваюсь? — искренне возмутилась Бланка. — Ну, это уже слишком! Может, мне еще стать на колени и попросить прощения?
— Гм... В общем-то, неплохая идея.
Слово «колени» вызвало у Филиппа цепочку тривиальных ассоциаций, побудивших его к активным действиям. Левой рукой он сделал молниеносный выпад вниз с явным намерением задрать ее юбки, но Бланка ни на мгновение не теряла бдительности. Она тут же лягнула его ногой и закатила ему звонкую пощечину — он почувствовал себя на седьмом небе от блаженства.
— Бесстыжий нахал! Похотливый самец! Гнусный извращенец!
С двумя первыми характеристиками Филипп, по-видимому, был согласен. Во всяком случае, против них он не возражал, чего нельзя было сказать о последней, которая очень огорчила и даже оскорбила его.
— Я извращенец? Да что вы говорите, Бланка?!
— А нет? Как же иначе вас называть после тех ваших советов господину де Шеверни?.. Брр! — Бланку всю передернуло. — Бедная Матильда не знала, где ей деться от стыда.
Филипп оторопел. Он выпустил Бланку из объятий и, широко распахнув глаза, в молчаливой растерянности глядел на нее.
— О Боже!.. — наконец выдавил из себя он. — Бланка! Что ты нашла гнусного, а тем более извращенного, в моих советах Габриелю? Признаю, они были слишком откровенны, довольно нескромны, и мне, пожалуй, не следовало давать их при Матильде и прочих женщинах. Но из-за этого называть меня гнусным извращенцем... Черти полосатые! — Он схватил Бланку за плечи и быстро заговорил, прожигая ее насквозь пламенным взглядом: — Ты меня убиваешь, детка! До сих пор я полагал, что Нора была уникальна в своем невежестве, на тебя я даже подумать не мог — ведь ты у нас такая умница, такая вдумчивая и рассудительная. Я всегда считал тебя донельзя стеснительной, ужасно скрытной и потайной, но мне и в голову не приходило, что ты такая забитая, затурканная... Господи, да что и говорить! Когда мы с Норой... мм... сблизились, ей еще не исполнилось тринадцати лет, она была наивной и невинной девчушкой и понятия не имела, что значит быть женщиной. Тебе же скоро семнадцать, ты замужем, у тебя есть любовник — и ты такое несешь! Такой вздор, такую несусветицу!.. Позор твоему мужу — впрочем, если он вправду не спит с тобой, это отчасти оправдывает его. Но Монтини нет никакого оправдания. Позор ему, позор! Он не достоин быть любовником такой изумительной женщины, как ты. Твой Монтини — мужлан неотесанный.
— Филипп!
Он с вожделением облизнулся и нетерпеливо потер руками, точно в предвкушении некоего редчайшего лакомства.
— Обожаю девственниц, — сообщил он. — А ты настоящая девственница. Ты неиспорченная, целомудренная девчонка, чистая душой и помыслами, достойная воспитанница монахинь-кармелиток. — Его глаза засияли каким-то удивительным сочетанием нежности и похоти. — Я научу тебя любви, Бланка, хочешь? Поверь, нет ничего постыдного в тех ласках, которыми мужчина одаривает женщину и наоборот. Какие бы ни были те ласки, главное, чтобы они доставляли им обоим удовольствие не в ущерб их здоровью, а все остальное неважно... Ну, скажи: «хочу», милочка. Одно-единственное слово или просто кивок головы — и со мной ты испытаешь такое наслаждение, какого еще не знала никогда и ни с кем.
— Вы просто чудовище! — пораженно вскричала Бланка.
— Да, я чудовище, — подтвердил Филипп, притягивая ее к себе. — Я дракон. Грр!
Он попытался ухватить зубами ее носик. Бланка увернулась и наградила его еще одной пощечиной.
— Отпустите меня, вы, пьяная свинья!
— Я не свинья, я дракон. Пьяный дракон. А ты знаешь, милочка, что больше всего любят драконы — и пьяные и трезвые? Они просто обожают кушать невинных девушек — таких, как ты, например. А поскольку я дракон, голодный и пьяный дракон, то сейчас я тебя съе-е-ем! — последнее слово Филипп прорычал.
Одной рукой он прижал Бланку к себе, а другой принялся расстегивать ее корсаж. Она увертывалась, извивалась, брыкалась, лягалась, но вырваться из его объятий ей не удавалось.
— Прекратите немедленно! Я буду вас бить.
— Бей, — равнодушно ответил Филипп. Он как раз сосредоточил свое внимание на застежках, которые почему-то не хотели выполнять своей основной функции — расстегиваться.
— Я буду кусаться, — предупредила Бланка.
— Об этом я только и мечтаю.
— Негодяй ты! — сказала она и вдруг всхлипнула.
Оставив в покое корсаж, Филипп взял Бланку за подбородок и поднял ее лицо к себе. На ее длинных ресницах, словно капли росы, блестели слезы.
— Что с тобой, милая? Почему ты плачешь?
— Вы... ты насилуешь меня. Ты заставляешь... принуждаешь...
Он провел большим пальцем по ее розовым губам, которые непроизвольно напряглись и задрожали.
— А если я не буду принуждать, ты согласишься? Ну, не отказывайся, солнышко, ведь я
Бланка отрицательно покачала головой:
— Нет, Филипп.
— Но почему? Разве я не нравлюсь тебе?
Бланка промолчала. Продолжая удерживать ее в объятиях, Филипп свободной рукой погладил сквозь ткань юбок и платья ее бедро, затем пальцами пробежал вдоль стана к груди, пощекотал ее подбородок, шею, за ушком... Бланка глубоко и часто дышала, вся пылая от стыда и сладостного возбуждения.
— Так я что, не нравлюсь тебе? — повторил свой вопрос Филипп.
— Почему же, нравишься, — дрожащим голосом, почти умоляюще, ответила Бланка. Как-то само собой она перешла на ты, понимая, что в данной ситуации обращение во множественном числе выглядело бы по меньшей мере комично. — Даже очень нравишься. Но я люблю другого.
— Господина де Монтини?
— Да, его.
