совестью и чистыми руками'. Главы фракций удостоились августейшего рукопожатия. Во второй половине дня канцлер предложил временно прекратить работу парламента. Социал-демократы вместе со всеми крикнули 'хох!' кайзеру, народу и стране. Самым трудным моментом в речи канцлера было упоминание Бельгии, которой год назад была обещана неприкосновенность. Он объявил, что германское правительство знало о готовности вторгнуться в Бельгию Франции. 'Но мы не могли ждать… Необходимость не знает границ… Наше вторжение в Бельгию противоречит международному праву, но зло — я говорю откровенно, — которое мы совершаем, будет превращено в добро, как только наши военные цели будут достигнуты'. По мнению адмирала Тирпица, это была самая большая глупость, сказанная когда-либо германским дипломатом. Тем не менее военный бюджет в 5 миллиардов германских марок был вотирован единогласно. Поведение германских социал-демократов В. И. Ленин охарактеризовал как 'прямую измену социализму'[114].
Посольство Германии в Петербурге подверглось разграблению толпы при попустительстве полиции. Предвещал ли этот акт вандализма падение германского влияния в России? Господствующей стала идея, самым простым образом выраженная в выступлении Сазонова в Думе третьего августа 1914 года: 'Мы не хотим установления ига Германии и ее союзницы в Европе'[115].
Руководители почти всех политических партий выразили готовность идти на жертвы, чтобы избавить Россию и все славянские народы от германского доминирования. Они почти единодушно (исключая большевиков) объявили правительству о своей поддержке. Военные кредиты были приняты единогласно, и даже социалисты, воздержавшиеся от голосования, призывали рабочих защищать свое отечество от неприятеля. Демократы ждали после сопутствующего войне национального единения наступление эпохи конституционных реформ.
Второго августа в громадном Георгиевском зале Зимнего дворца, перед двором и офицерами гарнизона, в присутствии лишь одного иностранца — посла Франции, император Николай на чудотворной иконе Казанской Божьей Матери (перед которой молился фельдмаршал Кутузов накануне отбытия к армии в Смоленск) повторил слова императора Александра I, сказанные в 1812 г.: 'Офицеры моей гвардии, присутствующие здесь, я приветствую в вашем лице всю мою армию и благословляю ее. Я торжественно клянусь, что не заключу мира, пока останется хоть один враг на родной земле'. По оценке министра Сухомлинова, 'война с Германией была популярна в армии, среди чиновничества, интеллигенции, во влиятельных промышленных кругах'[116].
Более часа обсуждали император Николай и посол Бьюкенен текст телеграммы королю Георгу, содержащей русский анализ причин начала войны. 'Со времени предъявления ультиматума в Белграде Россия посвятила все свои усилия попыткам найти мирное решение вопроса, поднятого поступком Австрии. Результатом явилось бы изменение в равновесии сил на Балканах, представлявшем жизненный интерес для моего государства, все предложения, включая и предложение вашего правительства, были отвергнуты Германией и Австрией, а Германия выразила намерение выступить посредником тогда, когда благоприятный момент для оказания давления на Австрию уже прошел. Но и тогда она не выставила никакого определенного предложения. Объявление Австрией войны Сербии заставило меня издать приказ о частичной мобилизации, хотя, ввиду угрожающего положения, мои военные советники рекомендовали мне произвести всеобщую мобилизацию, указывая, что Германия может мобилизоваться значительно скорее России. В дальнейшем я был принужден пойти по этому пути вследствие всеобщей мобилизации в Австрии, бомбардировки Белграда, концентрации австрийских войск в Галиции и тайных военных приготовлений Германии. Правильность моих действий доказывается внезапным объявлением войны Германией, совершенно неожиданным для меня, так как я самым категорическим образом заверил императора Вильгельма, что мои войска не выступят, пока продолжается посредничество. Теперь, когда война мне навязана, надеюсь, что ваша страна не откажется поддержать Францию и Россию'.
Газеты, депутаты, ораторы Германии рассуждали о том что 'германизм имеет трех врагов в мире — романские народы, славян и англосаксов, сейчас они все объединились против нас'. Уезжавший с вокзала Виктория германский посол Лихновский присоединился к пессимизму окружающих лиц: 'Какие у нас шансы, когда на нас нападают со всех сторон? Неужели у Германии нет друзей?'[117]
Петербуржцы собрались перед построенным Джакомо Кваренги дворцом посольства Англии, выходящим одной стороной на набережную Невы, другой — на Марсово поле. Волнение толпы продолжалось до 5 часов утра 3 августа, когда из лондонского Форин-офис поступила лаконичная телеграмма: 'Война с Германией, действуйте'. Посольство было засыпано цветами. В присутствии царя Бьюкенен предложил тост за 'две наиболее мощные империи в мире', которые после войны будут определять ход мировых дел, с чем Николай II 'сердечно согласился'.
Четвертого августа 1914 г. самый влиятельный военный журнал Германии 'Милитервохенблатт' писал: 'Россия навязала нам войну без всякой скрупулезности — ради Сербии! Час расплаты, который нельзя больше было откладывать, настал… Если Бог в своей милости дарует нам победу, тогда горе побежденным!'[118].
Балканские проблемы не имели прямого отношения к Франции. Но Россия считала их жизненно важными, и Франция должна была поддерживать свою союзницу. В противном случае Россия покинула бы ее и Франция осталась бы в Европе на милость Германии (а эту милость французы дополнительно испытали в 1905 г.). Для России отступить на Балканах в третий раз (подобно тому, как она сделала в 1909 и 1912 гг.) означало рисковать своим престижем надежного союзника. Франция могла решительно усомниться в России и обратиться к культивированию особых связей с Британией. В этом случае Россия была бы изолирована. Британия просто не могла стерпеть появление континентального гегемона в лице Германии. Так Европа бросилась в войну, величайшей жертвой которой, как справедливо пишет X. Сетон- Уотсон, 'стал русский народ'[119].
Французский посол вынес впечатление, что русский народ, который не хотел войны, будучи застигнутым врасплох, твердо решил взять на себя ее бремя. Осведомитель докладывал послу Палеологу о силе общенационального порыва в России. Даже руководители социалистических партий проповедуют верность воинскому долгу, но они убеждены, что война приведет к торжеству пролетариата. Война сблизит все социальные классы, непосредственно познакомит крестьянина с рабочим и студентом, она выявит недостатки бюрократии, заставит правительство считаться с общественным мнением, в дворянскую касту вольется демократический элемент офицеров запаса (так же, как это было во время русско-японской войны, без чего военные мятежи 1905 года были бы невозможны). Что касается правительства и правящих классов, то они пришли к выводу, что судьба России отныне связана с судьбами Франции и Англии. Надолго ли сохранится эта решимость? Пока никто не выражал сомнений открыто, вокруг говорили о дуэли славянства и германизма, о великом союзе России с Британией и Францией, которому суждено повелевать миром.
Не 7 ноября 1917 г., а 1 августа 1914 г. — шаг в войну с центральной Европой стал началом новой эпохи для России, которую только мирная эволюция могла привести в лагерь развитой Европы. Словами историка Г. Ферреро, 'государства западной цивилизации в конечном счете осмелились сделать то, что в предшествующие века посчиталось бы безумием, если не преступлением, они вооружили массы людей'[120].
Патриотизм первых дней был безусловно искренним. Но и у этого чувства корни оказались недостаточно глубокими. Англичане, французы, немцы не крушили посольств противника, они не переименовывали своих столиц, но и они закусили удила надолго мертвой хваткой. А в русских деревнях, откуда пришли на фронт миллионы солдат, никто не имел ни малейшего понятия, по какому поводу и за что ведется эта война. Фаталистическое приятие смерти не могло компенсировать энергичных и разумных долговременных упорных усилий, за 'веру, царя и отечество' нужно было воевать не только храбро, но и умно. Да что там крестьяне — вожди армии, ее генералы выделили из своей среды истинно талантливых полководцев только к второму-третьему году войны, и процесс этого выделения был исключительно кровавым.
Даже такие молодые генералы, как Янушкевич, не сумели овладеть всей картиной индустриальной войны, в которую бросила их судьба; они не сумели избавиться от стереотипов старой эпохи, погубили честолюбивых и бравых поручиков и без всякого таланта распорядились судьбой первого, лучшего набора крестьянской массы и городских мастеровых. Собственно, уже первое августовское поражение в Восточной
